– И неудивительно, – вставил Ваня. – Человека едва не замочили в сортире. Такое не всякий кре– щёный выдержит.
– Семью Чеботару мы поместили в закрытый пансионат под Можайском, – сообщила Людочка.
– Личность этого жука в офицерской форме установили? – вновь спросил Цимбаларь, хотя ощущалось, что эти подробности ему совершенно безразличны.
– Фамилия пока неизвестна, но отпечатки пальцев и оружие подходят под несколько ограблений обменных пунктов.
Кондаков, всё это время расхаживавший из конца в конец кабинета, остановился и похлопал Цимбаларя по плечу.
– Ну ладно, ладно, успокойся… К тебе претензий нет. Напишешь, конечно, рапорт в главк и объяснительную в прокуратуру, но уверен, что твои действия признают правомерными… Тем более что никто из посторонних не пострадал.
– Да я не из-за прокуратуры переживаю! – едва не вспылил Цимбаларь. – Я семь раз в него стрелял, понимаешь? Семь! Два раза почти в упор. И всё мимо… Да я свихнусь скорее, чем Чеботару! Никогда не верил бредням о том, что есть люди, заговоренные от пуль… И вот пришлось убедиться.
– Скоро Окулист останется без патронов, – посулил Ваня. – Посмотрим, что он запоёт тогда.
Цимбаларь возразил:
– Он запоёт: «Я милашку удавлю, я другую заведу…» Слыхал такую частушку? В Москве молдаван как собак нерезаных. Найдёт себе нового снабженца. Были бы только понты да деньги.
– Значит, надо перекрыть все каналы поставки, – сказал Кондаков. – Нажать через Интерпол на молдавскую полицию, чтобы она взяла под особый контроль торговлю крупнокалиберными боеприпасами и о каждой такой сделке сообщала нам.
– Нет, Окулиста надо брать прямо сейчас, – решительно заявил Цимбаларь. – Для меня это вопрос чести. Не было ещё такого случая, чтобы я два раза подряд упускал преступника, которого уже почти держал за горло.
– Бог троицу любит, – усмехнулся Ваня. – При следующей встрече всё и решится. Или ты его, или он тебя.
Кондаков снова попытался успокоить Цимбаларя.
– Уже сто раз говорено, что Окулист не какой-нибудь заурядный бандит, а настоящий чародей своего дела, – молвил он. – Его обычными средствами не одолеешь. А необычными мы не владеем.
– Пусть техническая служба думает, – огрызнулся Цимбаларь. – За что ей деньги платят? Есть же, в конце концов, испытанные орудия. Серебряные пули, осиновые колья, чесночная настойка.
– Ишь ты куда хватил! – воскликнул Кондаков. – Окулист, конечно, душегуб, но вампиризм на него нечего вешать. Граф Дракула обидится.
Махнув на него рукой, Цимбаларь обратился к Людочке:
– Лопаткина, ты в древних текстах ничего полезного не откопала?
– Копаю ещё, – ответила Людочка. – Их знаешь сколько! И все друг другу противоречат. Да и переводы страдают неточностью… Но ты в самом деле успокойся. Может, тебе валерьянки дать?
– Да нет… Мне бы чего-нибудь другого. – Он конфузливо потупился. – С градусами…
– Ладно уж, – сочувственно вздохнула Людочка. – У меня где-то спирт был. Сейчас принесу…
Хлобыстнув стакан неразведенного ректификата и запив его кефиром, оставшимся у Кондакова от завтрака, Цимбаларь действительно присмирел. Более того, начал мыслить логически.
– Подход к Окулисту можно найти только через знакомых ему людей, – изрёк он. – Но это всё законченные урки. Маловероятно, что они согласятся сотрудничать с нами. Да и Окулист держит их в ежовых рукавицах. Даже своего дружка по дисбату не постеснялся прикончить.
– Есть такие дружки, от которых сам бог велит избавиться, – заметил Ваня.
– Это ты о себе? – поинтересовался Цимбаларь, но тут же обратился к Кондакову: – Пётр Фомич, какова, с вашей точки зрения, лучшая пора для мужской дружбы?
– Ну не знаю, – тот пожал плечами. – Наверное, когда круг иных интересов ограничен. Нахождение в закрытых учебных заведениях, служба в армии, отсидка в зоне. Да мало ли что ещё!
– Вот и я такого же мнения. Следовательно, в дисбате у Окулиста должны были остаться душевные друзья, на зов которых он может клюнуть… Лопаткина, нужно срочно раздобыть список тех, кто вместе с Окулистом отбывал срок наказания в дисциплинарной части и сейчас проживает в Москве.
– А если таких не окажется?
– Тогда будем искать его друзей по детскому саду.
Вопреки сомнениям Людочки, товарищи Окулиста по несчастью нашлись. И не один, а сразу двое. Первый работал грузчиком на молочном комбинате. Второй, занимаясь частным предпринимательством, держал в пригороде небольшую мастерскую, изготовлявшую элитные гробы из дуба, ясеня, ореха и других ценных пород древесины.
Кинули жребий, по воле которого Кондакову достался грузчик, а Цимбаларю – гробовщик. Людочка продолжала изучать иудейские апокрифы и сочинения каббалистов. Ваня околачивался около молдавских рабочих, из среды которых Окулист мог бы завербовать себе нового поставщика патронов.
Поздней осенью коровы доились уже вполсилы, а потому в молочной промышленности наметился сезонный спад. Именно на это обстоятельство упирал грузчик Хабибулин, согласившийся обсудить с Кондаковым кое-какие деликатные вопросы, касавшиеся как своего прошлого, так и настоящего.
– А вот летом я стал бы разговаривать с вами только после принудительного привода, – говорил он, стараясь перекричать гул сепараторного цеха. – Летом у нас работы не огребёшься. По две смены подряд пашем. Молоко рекой прёт, и с каждой тонны я имею свою копейку. Во, видишь? – Хабибулин продемонстрировал массивный золотой перстень. – В июле на премиальные купил.
Узкое личико с короткой верхней губой, из-под которой торчали вперёд острые резцы, делало его удивительно похожим на зайца. Видимо, понимая это, он при разговоре прикрывал рот ладошкой.
Когда Кондаков вкратце изложил Хабибулину цель своего визита, тот согласно кивнул и затараторил в ответ:
– Какими делишками занимается Степанов, я уже давно знаю. Возле каждой ментовской конторы его фотки висят. Хоть целый день любуйся! Конечно, мужик зарвался. Давно его надо к ногтю брать. Только я вам в этом деле не помощник.
– Это почему же? – осведомился Кондаков, чья обувь успела отсыреть от молочной сыворотки, реки которой буквально текли по кафельному полу цеха.
– Потому, что я Степанова только на словах осуждаю, а сердцем целиком на его стороне, – охотно пояснил Хабибулин. – Это как алкоголизм. Можно не пить годами, но при этом испытывать неутолимую тягу к спиртному. Я не ворую и не мокрушничаю, но ощущаю себя прирождённым бандюгой. Стоит мне только попасть в компанию Степанова, и я пойду по кривой дорожке. Вам это нужно? Нет. И мне не нужно… Я и так каждый день борюсь со зверем, затаившимся в душе. Думаете, мне сейчас не хочется задушить вас? Ох как хочется!
