– Очередная площадка… – медленно повторил я.
– Именно, Странный, – кивнул Крис, и голос его приобрел бесцветные интонации. – Ни против тебя, ни против Ирины я действительно ничего не имею – вы случайно встали на пути таких процессов, которые могут уничтожить даже Ангелов…
– Значит, – медленно произнес я, – война в раю?
– Странный… – Крис говорил почти ласково и немного устало, как школьный учитель на последнем занятии. – Я понимаю, что ты не виноват, и Ирина не виновата, я понимаю, что вашей любви не предсказал бы сам Ангел – по той простой причине, что Ангелы думали про другое. И даже Кожевников, из чувства вины желающий привезти Ирину в рай марсианский, решивший сделать ее ключом к кодировке психотронных спутников, не догадался, что подставит любимую жену, а в первую очередь – себя самого: ведь ему говорили то же, что я говорю сейчас тебе. Он был более упертым типом – ведь он имел высокий уровень доступа к информации и просто не пожелал ее воспринять.
По моим щекам почему-то текли слезы.
– Скажи, Крис, – тихо сказал я, – а почему для блага всего человечества нельзя было это объяснить в самом начале?
– Ох, Дэн, ты меня удивляешь, – сказал он огорченно, и это обращение «Дэн» меня как-то стало успокаивать. – Как я мог бы это сделать? Вот подошел бы и вывалил тебе всю информацию – в лучшем случае ты принял бы меня за шизофреника, а в худшем – пристрелил бы. Да, я убил Джованни Мюррея, да, я убил Дарби, но лично мне это не доставило никакого удовольствия. Просто я знал: начни они действовать, как задумали, – заварившаяся каша хлынула бы за горизонт. Я надеялся, что буду действовать аккуратно, и я старался. Четко и обдуманно: с Джованни разговаривали мои люди, он не захотел меня слушать – все талдычил про мировое счастье, про мир во всем мире… Так ведь надо знать, как это делать, а потом уже браться. Дарби – это моя ошибка: я думал, он примкнет к нам, а он решил сыграть соло – то ли глупость, то ли комплексы подвели его… Я, честно сказать, надеюсь, что хоть ты меня поймешь… Там, у поезда… когда погибли твои друзья, – этот пурпурный Эол: я не вызывал его, а уж тем более не мог дать ему приказа убить их… Получилось скверно – ведь ни Йорген, ни Сибилла не были мне помехой, это все Древнейшие. Это на их совести… Встрял ты, конечно, со своим расследованием не вовремя, и из-за твоей дурацкой трансляции на спутник наша ситуация только осложнилась… Ну да ладно – мы уже здесь, у ворот, как ты выразился, рая… Ты поможешь мне?
– Крис, я попробую… – Я прокашлялся, пытаясь прийти в себя, – не был я таким легковерным, просто говорил он то, о чем я тоже когда-то задумывался. – Крис, а как ты собираешься уничтожить этих могучих Древнейших? В одиночку?
– Конечно же нет. – Он устало вздохнул. – «Пантеону» удалось установить, что Древнейшие «переехали» на Марс – здесь их самое многочисленное обиталище. Мне достаточно попасть на саму базу…
– На саму базу??? – Я округлил глаза. – А это не она?
– Конечно нет! – Крис хмыкнул. – Место расположения «Зеркала-тринадцать» не знают даже в «Пантеоне», по крайней мере мало кто. Когда Кожевников получил туда назначение за какие-то особые заслуги – им и собирались воспользоваться, привлечь на нашу сторону. Но… ты знаешь, чем кончилось… Когда я попаду на базу… Я дам пеленг, и орбитальный крейсер накроет ее ядерными ракетами. Если они попытаются сорвать атаку своими способами – мы переориентируем некоторые спутники и направим на них жесткое излучение, которое они хотели направить на нас: они тоже для него уязвимы. И покончим с этой древней нечистью, будем сами жить…
– А управление Землей вы собираетесь взять в свои руки? – с интересом спросил я.
– Странный, ты псих! – почти выкрикнул он. – Если такой пульт управления останется – войны за него будут вестись вечно! Ты понимаешь?!!
– Это я понимаю, – кивнул я, – очень понимаю…
– Ракетно-ядерный удар разнесет весь этот серпентарий к чертовой матери…
– Тогда погибнет город Лихоторо, – возразил я.
– Не погибнет, – отмахнулся Крис. – Только вход на базу находится на Олимпе, а сама она, я уверен, на Марсе, но не здесь. Мы движемся сейчас к порталу перемещения – вряд ли он был бы тут, если бы база стояла рядом… Она не здесь…
Он вздохнул совсем не как Ангел – как человек:
– Ну, что, поможешь мне? Я не прошу идти до конца, поскольку я, скорее всего, погибну от ракетного удара, дав пеленг с объекта…
Я посмотрел на него другими глазами: если этот человек говорит правду, то он заслуживает уважения, даже если его идеи ошибочны. Он верит в них так сильно, что готов пожертвовать собой… Это совсем другой Крис – не такой, как в долине у поезда. Он говорил так чисто и искренне, что мне правда захотелось просто ему помочь, хотя в голове у меня царил полный хаос. Пожалуй, я к этому уже привык…
– Да, – твердо сказал я. – Я постараюсь помочь тебе, Крис, только верни мне Ирину…
– Это не так сложно, – кивнул он. – Просто помни наш уговор.
– Я буду помнить его, – повторил я. – Дай мне ее обнять.
– Что ж, – Крис лукаво улыбнулся, – это можно.
В глазах моих потемнело…
Черный клапан, сочащийся маслом, выпустил с шипением пар. Штанга паровоза, крепящаяся на красно-белых дисках ажурных колес, немного вздрогнула с металлическим лязгом. Колесо дернулось. Раздался хриплый гудок, от которого зазвенело в ушах.
Звук этот как-то одиноко и тоскливо легким эхом отразился от пустых перронов и фасада уснувшего вокзала.
Мы были одни. То есть почти одни. Слева от нас, ближе к началу перрона, на свежеокрашенной зеленым лавочке сидела женщина средних лет в старомодной шляпке, в длинном голубом платье. В руках она держала белый кружевной зонтик от солнца. Рядом с ней крутился мальчуган лет шести, в матроске, который бегал вокруг нее с игрушечным аэропланом в руках, изображая рев мотора резким фырканьем губ.
По перрону разгуливал тучный мужчина в железнодорожном мундире, заложив руки за спину. Причем каждый раз, когда я поворачивал голову, он шел спиной – либо ближе, либо дальше. А возле вокзальной пристройки стояла стремянка с одиноким рабочим, который шпателем чистил каменный карниз от голубиного помета.
Здание вокзала из серого камня возвышалось своей центральной башней в готическом стиле, острым, сверкающим с края, медным шпилем упираясь в розоватые облака закатного неба. Вместо окна-«розы», принятого в готике, по центру башни красовались огромные часы с римскими цифрами, которые показывали половину девятого вечера. Тонкие сиреневые сумерки дрожали вокруг, когда громкий гудок паровоза ворвался, как неуместный вопль в тишине храма, разметав сиреневую дымку вечерней тишины. Неожиданно в ту же минуту плавно засияли тусклые вокзальные фонари в массивных чугунных рамах.
