– Это надо остановить, – упрямо проговорила она, будто не услышав моих слов.
Мне захотелось, как и некоторое время назад, взять ее за плечи и энергично встряхнуть, чтобы развеять это ее состояние. Мне казалось, что она еще прекраснее, чем раньше, но болезненно для меня отчужденная… Правда, я не рассчитывал, что наша встреча будет иной… Я вообще не рассчитывал ни на что. Я просто хотел увидеть ее… А теперь растерялся, как мальчишка…
– Ладно, после поговорим, – тихонько произнес я, – вон они возвращаются.
Со стороны вокзала к нам двигались двое – это была тучная фигура Криса, рядом с которым шел какой-то станционный работник, круглый, как воздушный шар. Крис рядом с ним смотрелся человеком атлетического сложения. На лицо тот напоминал жука-усача: под синей форменной фуражкой торчали очки в толстой роговой оправе и пышные черные усы, вычурно загнутые вверх.
– Так, значит, ты едешь с нами? – В глазах ее мелькнуло что-то похожее на интерес.
– Да, еду, – буднично ответил я, сам ужаснувшись смыслу сказанных мною слов…
– Так, значит, вас трое едет? – хрипло спросил жук-усач, подойдя с Крисом к нашей скамье.
Паттерсон бросил на меня вопрошающий взгляд – я едва заметно кивнул, прикрыв веки.
– Да, втроем мы. – Крис энергично закивал.
– Тогда с вас за троих. – Он снял свою форменную фуражку, протягивая ее Крису будто за подаянием.
У Криса выпучились губы, и он плавным движением фокусника вытащил изо рта три золотых монеты, которые с глухим звяком упали в фуражку.
– Можете занимать любое купе в любом вагоне, – милостиво разрешил жук, – у вас только ручная кладь, без багажа?
– Да, без багажа, – опять кивнул Крис.
Мне показалось, что в том месте, куда мы направляемся, багаж в принципе не нужен…
– Ну, устраивайтесь – через пять минут отправление…
Поезд, тихо постукивая колесами, покачивая вагоном, катил по равнине, уставленной какими-то массивными каменными сооружениями, которые иногда имели кубическую, а иногда и пирамидальную форму. Встречались ряды массивных колонн, которые стояли просто так, не подпирая собою ровным счетом ничего.
Было спокойно, пусто и немного тоскливо.
Солнце кровавым пятном садилось за горизонт, бросая в щели между древними постройками последние косые свои лучи.
В голову пришла глупая и неуместная мысль: откуда под землей, в центре вулкана, взялось солнце?
Я, как мог, отогнал навязчивую идею.
На душе было почему-то тяжело, все вокруг угнетало. А Ирина, единственное светлое пятно, саднила в сердце какой-то ноющей болью. То ли обида, то ли чувство вины, а может быть, ощущение безвозвратной потери…
Крис читал книгу, озаглавленную как «Нонн Панополитанский. Деяния Диониса»[76].
Сперва я подумал, что это его мелкая провокация, из жажды меня позлить, а потом я просто устало махнул рукой и стал смотреть на проплывающий мимо пейзаж.
Ирина, полусидя на парчовом кресле, курила сигарету и делала пометки в своем планшете.
Купе было роскошным, с тяжелыми бордовыми занавесями и золочеными светильниками. Молчаливый высокий и костлявый проводник принес кофе. Кофе был отвратительным. Все выглядело как в давящем тоскливом сне. Я пытался рассредоточить свои мысли, направив их в позитивное или же абстрактное русло. Получалось у меня неважно – краем глаза я нет-нет да и бросал взгляд на Ирину, и сердце болезненно сжималось. Где та девочка, которая с бластером бросилась ради меня на танк?
Что-то изменилось, необратимо и глобально. Но я не мог взять в толк, что именно. Мои аналитические способности, не раз выручавшие меня в трудную минуту, крепко спали. А может, все очень просто? Может, изменился я сам? Она не хочет быть женой Охотника, и я понимаю ее. Я сейчас тоже не хотел ничего. Только быть рядом с ней, пускай и последнее, что я увижу, будет нестерпимо яркая вспышка…
Вся эта тяжелая атмосфера казалась мне насквозь фальшивой и неестественной.
Я первый нарушил тишину, прерываемую только постукиванием колес.
– Далеко нам ехать-то? – спросил я.
– Не особо, – медленно ответил углубленный в чтение Крис.
– Я бы так ехала и ехала, – вдруг сказала Ирина. – Просто так, без всякой цели… Бесконечно…
– В какой-то момент это, наверное, надоест, – осторожно предположил я.
– Все рано или поздно надоедает, – флегматично ответила она. – Мы не в состоянии вместить в себя вечность. Ее можно только попытаться прожить. Какие же глупцы те люди, которые мечтают о бессмертии.
– Те, кто мечтает, действительно, глупцы, – согласился Крис, не отрывая взгляда от книги.
– Наверное, стоит вздремнуть, – ответил я нейтральным тоном.
– Я бы на вашем месте не расслаблялся особо, – сказал Крис, продолжая чтение. – Приехать мы можем в любой момент. Я сам даже не знаю когда… На том свете отоспимся.
– Мило, – скептически ответил я. – Что-то обстановка всеобщего воодушевления меня сильно будоражит.
Крис впервые оторвал взгляд от книги и поглядел на меня поверх очков. Он явно хотел что-то ответить мне, но промолчал.
– Неуемный ты человек, Дэн, – словно бы за Криса, ответила Ирина.
– Есть за мной такой грех. – Во мне стало возрастать раздражение. – Еще я очень доверчивый…
– Я вот, к примеру, – продолжила она ровным голосом, – смирилась с мыслью о том, что я – это ключ. Я просто должна выполнить свое предназначение, и это меня успокаивает. А у тебя есть предназначение?
Нет, это определенно не Ирина. Я не узнавал ее с каждой фразой все сильнее.
– У меня его навалом, – язвительно отозвался я. – Вот, к примеру, сейчас я чувствую, что мое предназначение – это смочить горло. Крис, может, организуешь?
Крис с недовольной гримасой отложил книгу и, взяв позолоченную трубку внутреннего телефона, инкрустированную мелкими стразами, коротко произнес:
– Графин коньяка и три рюмки, будьте добры.
Через некоторое время в дверь деликатно постучали.
– Войдите, – сказал Крис.
В купе вошел давешний проводник в синей форме и белых перчатках. Он поставил на столик серебряный поднос. Графин с янтарной жидкостью был окружен изящными бокалами, а на фарфоровом блюдце аккуратно были разложены лимонные дольки, несколько зерен кофе, маленькие квадратики черного шоколада и кучка корицы.
– Благодарю вас, – сказал Крис, и проводник так же молча удалился.
– Никогда я тебя, Дэн, не могла понять до конца, – грустно вздохнула Ирина.
– Да там и понимать нечего, – ответил я, потянувшись к графину. – Кому еще налить?
