– Срааать! – протянул Срамнов, проникаясь представшей перед его глазами картиной за забором базы. – Здесь не пол – города походу, Ефимов. Здесь вся, мать её, Тверь!
– Тише! Не ори, не глухой! – пробубнил Ефимов, вытаскивая винтовку на свет Божий.
– Откуда такой раритет, армия? – повторно спросил Срамнов.
– Говорю же – из части прихватил.
– Бля, а там-то откуда???
– А я не Нострадамус. До меня уже была. С войны, говорят, а я хрен знает.
– Пипец. – подвёл итог Федя.
– Гляди. – указал снова пальцем на толпу мертвецов Ефимов. – Растёт, как на дрожжах. Нет, надо сворачиваться. Не дай Бог забор сомнут – тогда всё, пиздец! Их там уже, на первый взгляд, больше двух сотен, а это ещё не все! Откуда их там столько? У них что – гнездо там?
– Не гнездо, армия – мясо. А теперь – и с гнильцой: самый цимес для этих упырей. Думай! Ты, например, знал, что они даже дерьмом не брезгуют?
– Да ну!
– Хуле ну?! Сашу Волкова знаешь?
– А кто это?
– Понятно. Паренёк тверской – пару – тройку недель назад, как отсюда. У друга своего в доме прятались. Так вот, у них каналку накрыло, так они – он рассказывал – в тазы да вёдра гадили, и из окон, прямо им на головы… И ничё, жрали, говорит, не давились.
– Пиздец. – покачал головой Костя и вдруг, указывая пальцем на забор, вскочил с ящика. – Гляди! Качают!
Выхватив рацию, Ефимов заорал:
– Всем на базе! Здесь Ефимов! Общая тревога! Как слышите?
Эфир взорвался матом и возгласами, на территории мгновенно возникла суета. Люди, бросив незаконченную погрузку, выбегали на пандус, выхватывая на ходу всё то, чем были вооружены – косорезы, топоры, ножи. Группы огнемётчиков, полыхнув последний раз по лезущим на забор мрякам, бросились назад, к автомобилям, поглядывая через плечи назад, на забор. А тот уже ощутимо наклонялся под весом мёртвой, голодной оравы. Побросав недоделанное, люди бросились к своим автомобилям, не дожидаясь предсказуемой уже развязки – успеть бы!
– Хватай бутылки и поджигай! – вытаращив глаза орал Ефимов, отдавая на волю богов огня первую ёмкость. Размахнувшись, прапорщик с силой метнул бутылку в толпу мертвецов, оседлавших забор. Секунды полёта разбрасывавшей искры бутыли – и в толпе нежити с хлопком вспух огненный шар, мгновенно ошпаривший нежить. Фёдор метнул свою бутыль, но не столь удачно – не перелетев, она жахнула об забор, с этой стороны. Теперь он пылал и огненные струи текли на асфальт. Пылали и мертвяки, накрытые бутылью Ефимова, размахивая руками, поджигая копошившихся вокруг нежитей.
– Дальше кидай! На ту сторону! – крикнул Ефимов, поджигая запал следующей. – Используем «молотова» – переходим на взрывпакеты! Гранаты не хватай – с твоим навыком мужиков перебьёшь!
Десяток бутылок, которые Костян с Фёдором успели метнуть во всё пребывающую без конца свору, конечно сделали свою работу. Мёртвые, оставив на время забор, метались за ним по территории, натыкаясь на всё, что попадалось на пути, разбрасывая за собой струи огня и сгорая один за другим, успев, однако, поджечь по нескольку свежих покойников. Они успели сделать это за какие-то короткие минуты, но напряжение ситуации исказило течение времени – Фёдору казалось, что прошло не менее получаса. Однако картина на их территории вернула его в реальность – народ ещё суетился у своих грузовиков.
Ефимов подбросил в руке взрывпакет, словно взвешивая убойную силу и количество условной смерти, запертое в нём.
– Угоститесь-ка моим дерьмом! – прорычал он, высчитывая отмашкой пальца какое-то, известное только ему, но, вероятно, строго необходимое время – секунды и затем, отправил разрушительный свёрток в первый и последний самостоятельный путь. Бросок был на загляденье – рвануло так, что хоть Святых выноси. Вместе с пламенем и дымом в свет Божий устремились оторванные части тел, органы, сгустки мозгов и крови, кости и иные фрагменты, составлявшие секунды назад сущность потусторонних пришельцев из-за гроба.
Но это стало и точкой, поставленной всему предприятию в этот день.
Забор рухнул, и на территорию, гулко рыча, устремились орды нежити, горящей, дымящейся и смердящей. От пандуса и грузовиков эту толпу отделяли десятки шагов – человек преодолел бы их за секунды, но тварям понадобилось немного больше времени. Этого времени лишь хватило осознать произошедшее, выхватить холодное оружие, сделать первые выстрелы. Они не остановили лавину, и спустя секунды она налетела, подминая под себя людей. Пылающие мертвецы шарахались без какой-либо системы, поджигая транспорт, других мертвецов и людей. Те, кто был на пандусе, побросали всё, и рванули в склады, не заперев, конечно, ворота – да они и не успели бы, даже если бы сообразили. Минуты – и вопрос жизни и смерти был разрешён. Как уж оно повелось в последнее время, Смерть снова выиграла очередной кон у Жизни, и той уже практически нечем было крыть козыри.
Практически – но не безусловно. Как минимум два живых человека ещё долго кривлялись в рожу Поганой, забирая не-жизни посланников той: Срамнов и Ефимов. Один из них косвенно являлся виновником обрушения злосчастного забора, но кто знает теперь уже, что было в душе этого человека, с какими мыслями крушил он топором условно мёртвые тела, одно по другому пытавшиеся забраться, влезть, проникнуть туда к ним наверх, где последние уцелевшие в этом аду люди – всего двое – продолжали огрызаться очевидной, неминуемой смерти. Другой из них, человек, сам напросившийся на постигшие его обстоятельства, ни о чём не думал. Он уже видел, как погибли, разорванные на мелкие куски и сожранные без остатка живыми трупами товарищи. На его глазах погиб Гриша Алпатов – его, как цунами, накрыла толпа мертвецов ещё в первые минуты. Он слышал душераздирающие крики мужиков, заживо сжираемых тварями в глубине складов, и эхо лишь усиливало эффект и ужас. Он наблюдал, как пламя сожрало без остатка грузовики, стоявшие под погрузкой у пандуса, как рвались газовые баллоны, предназначенные к погрузке в самом конце. Он не думал – думать уже было нечем. Словно в замедленной съёмке возникало перед его глазами лицо Ефимова и его голос, звучавший, словно с кассеты садящегося древнего магнитофона, орал:
– Граанааатыыы! Фееедяяяя!! Кидааай граааанааатыыы!
И он, выдёргивая чеки, кидал их туда, вниз, и наблюдал, как смертносная сталь, едкий привет умирающего человечества, рвал и корёжил, разбрасывая по асфальту ненавистные, мёртвые тела. Оставив на волю возможностей взрывпакеты, он прищёлкнул первый из оставшихся трёх рожков к своему автомату и поливал, поливал свинцом море смерти, бушевавшее внизу. Там, внизу, что-то взрывалось – кто знает, что? – и мужчин обдавало какими-то брызгами, осколками. Один из них больно саданул по плечу, не прорвав однако его мотокуртки. Когда автомат лязгнул дымящимся затвором, выплюнув последнюю гильзу, он схватил винтовку Ефимова, и орудуя прикладом, присоединился к прапрощику, рубившего лезущих тварей его топором. Перезаряжать винтовку с оптикой не было ни смысла, ни времени – патроны были в подсумке Ефимова, но отвлечься он не мог. Когда цепкие лапы смерти заграбастали прапорщика и в долю секунды свергли вниз, разрывая, вгрызаясь в его живое тело, в его плоть, он видел страх в его глазах – успел поймать его, но не подумал, нет. Думать он не мог – он бил. Сбивал руки, головы ползущие вверх, отправляя их обратно туда, вниз, где им и место, в копошившуюся, гнойную кучу, но поток не прекращался, и оставались секунды. Лишь секунды, но он не думал и о них.
