С первой же минуты, как только отец с матерью вошли в палату, Шабанов почувствовал, что их уже посвятили в суть дела, возможно, обработали соответствующим образом, потому что батя поставил тяжелые сумки на стулья, осмотрелся и сказал:
— Ничего себе, лежит тут как барин! Кругом дел по горло — он лежит, бугай колхозный! Руки-ноги есть — летать надо! А он полеживает…
— Ну не ворчи, — сказала ему матушка. — С порога и заворчал сразу… Открывай сумки, доставай гостинцы.
В последний раз Шабанов приезжал к родителям, когда еще служил в Подмосковье. Батя уже тогда судился со своими обидчиками и все разговоры сводились к слушаньям, процессам, решениям, протестам и так далее. Он крыл юридическими терминами не хуже завзятого адвоката, на память приводил содержание десятков статей из самых разных кодексов и взгляд его горел точно так же, как во время испытаний махолета. Он по-прежнему не умел ни хитрить, ни скрывать своих чувств, за что «попадал на деньги», «забивал стрелки», где его еще больше «обували», выступал гарантом за чьи-то кредиты, а его потом «кидали» — языком современного бизнеса он тоже оперировал с блеском. Пока матушка накрывала стол из домашних припасов, батя докладывал о своих делах.
— Маслозавод я вернул, — сообщил он с гордостью. — Сейчас возвращаю автобазу и завод железобетонных изделий. Они думают, опустили Шабанова! А я как феликс, из пепла восстал!
— Феникс, — между делом и привычно поправила мать.
— Да какая разница!.. Собираюсь сделать теперь открытое акционерное общество и привлечь иностранные инвестиции. Итальянцы готовы возить мои кисломолочные продукты самолетами. От кефира так вообще балдеют!.. И, кстати, разговаривал сегодня тут с одним полковником… фамилия такая стремная и зубы вот так! Как его?..
— Харин, — подсказал Герман.
— Во! Зам по тылу. Так он тоже заинтересовался. Оказывается, в армии с маслом проблема. А солдат должен есть масло, каждое утро двадцать грамм отдай и не греши. Так мы уже начали с ним переговоры по бартеру. Я ему дешевое масло, по себестоимости, а он мне — новые КАМАЗы с бочками. Знаешь, у них есть дезактивационные машины, копия молоковозов, та же пищевая нержавейка, перекрасить и все дела. Правда, они на колодках стояли лет по восемь, все резинотехнические детали надо менять, но ведь в полцены мне получается! Автобазу мою растащили, разграбили, половину парка за долги отдали…
Шабанов слушал его, не вникая в смысл сказанного, и медленно наполнялся радостью: так же зажигательно батя излагал свои мысли по поводу доработки конструкции махолета. И матушка ничего не возражала, хотя взглядом говорила, мол, слушай, слушай, но не верь. Все не так…
Потом они сели по-семейному за стол и Герман набросился на домашний сыр с перцем и ветчину, изготовленную лично отцом. Вообще-то эти продукты были не типичные для тверской деревни, никто там ничего подобного не делал, обходились пищей простой, без всякой переработки, но после войны в глухих деревнях появились сосланные из западных областей прибалты и немцы. Говорят, они и научили местных. Те же, как водится, превзошли учителей и стали делать деликатесы со своими поправками, из экологически чистого сырья, и батя гнал теперь свою продукцию колбасного цеха за рубеж.
Матушка вдруг спохватилась, достала из сумки термос с молоком и каравай черного хлеба, испеченного в своей печи. Правда, молоко уже не было парным, и хлеб за дорогу остудился, причерствел, но это был тот самый бальзам, пролитый на душу…
А батин голос создавал полное ощущение, будто они сидят дома — не в районном центре где-то в Забайкалье, чуть ли не во дворце, а в родной деревне, в старой бревенчатой избе.
— Я тебя научу, как делать. Ты их не особенно-то слушай, сейчас в людях правды не найти, врут, изгаляются. Были мы тут у врача твоего, толстый такой человек… Говорит, ты под дурака закосил, чтоб пенсию тройную получить…
— Да ведь не правда это, — вступилась мать, — придумал он…
— Погоди, мать! Если тебе положена тройная — не отступай, бери тройную!
— Он еще летать будет! — запротестовала и замахала руками матушка. — Что городишь-то? Какая пенсия — молодой парень! Это он по себе судит, врач-то. Он бы пошел, а Германке что на пенсию уходить? Пусть летает!
— Я ж не против! Но если признают болезнь — бери тройную, Герман! Говорят, вы за один полет столько здоровья сжигаете, сколько топлива — одинаково. Этот харю наел в госпитале, сидит на земле и дохнет от зависти — кто-то больше его пенсии получит! Не отступайся, Герман, если что, дави! Суды все продажные, но встанешь на своем — никуда не денутся.
— Чему ты учишь, Петя? Ему еще летать — не перелетать…
— Мам, там черемуха на Пожне цветет? — перебил их Шабанов. — Я же к вам собрался, а Ужнин вызвал…
— Как же не цветет? Нынче особенно сильно цветет, аж голова кружится, как выйдешь на берег.
— А вы где больше обитаете, дома или в райцентре?
— Сейчас больше дома, сынок. В прошлом году снова корову взяли, двух поросят растим…
— Который час? — вдруг спохватился батя. — Я же договорился пойти на склады, машины посмотреть… С этим, как его? Ну фамилия такая…
— Харин, — подсказал Герман.
— Ну, Харин! Я побежал, а вы тут сидите! Ужинайте без меня, не ждите. Я как чуял — печать с собой взял. Если что, договор заключим…
Когда отец убежал, матушка помолчала немного, подняла отчего-то виноватые глаза:
— Плохи дела у нашего отца, — проговорила тихо. — Хорохорится он, да что толку?.. Маслозавод и впрямь вернул, но разграбили его, все оборудование продали, одни стены стоят, все заново начинать. Это какие силы надо, чтоб поднять?.. Итальянцы и правда были, посмотрели, кефиру попили, что я сама дома сделала, и уехали. Там денег надо много, чтоб запустить, потому и отдали назад… И автобазу тоже растранжирили, одни гаражи, машин-то нет.
Стройиндустрия в упадке, цеха стали разбирать, плиты развозят… Может, и поднимет, да ведь сразу увидят и снова отнимут. Ты ему как-нибудь мягко скажи, чтоб не мучился. Изба у нас есть, корова, свиньи… Посидели бы тихо, пожили в удовольствие. А то ведь не жизнь — страх один. Стреляют, бомбы взрывают, а деньги, какие появляются, на одни судебные издержки уходят. А отцу нравится! Говорит, вот настоящая работа! Совсем стал как больной…
— Это у нас наследственное, — вставил Герман.
— Нет, ты подумай-ка что делается! — вспомнила матушка. — Эти итальянцы приглашают к себе! Хотят поставить самым главным специалистом над всей молочной промышленностью. Ладно, грех говорить, ведь не образованный, дурак дураком, но они-то куда смотрят? Нет, им подавай отца и все тут! Начнут сами молоко квасить — не идет, все простокваша получается. Руки, говорят, нужны его. Ведь что он делает с ними — да смеется! Он этих всяких кисломолочных продуктов ведь сам напридумывал. И названия им дает — ряженка «Шабаниха», или кефир «Махолет». Недавно еще один рецепт зарегистрировал варенец «Подъемная сила». Дурит он их. Германка, стыд и сказать! Ходит-ходит, и вдруг спрашивает, а чем, мол, наша бабка-покойница ребятишкам пупочную грыжу лечила? Ага, щавель в молоке варила, кровохлебку жгла и пепел сыпала, сушеную пергу добавляла… А ну-ка, мать, сделай-ка пробный образец! Я сделаю, он покушает, сутки подождет, к организму прислушается и говорит: подмешай еще укропного масла немного, и когда закисать станет, подмолоди свежими сливками. Да чтоб сливки были обязательно от красной коровы. Теперь я при нем, как лаборант… Итальянцы эти пробуют — диву даются, а вроде умные люди.
