— Ты портишь игру, — предупредила она. — Это будет здорово. Ты только должен повиноваться и ни о чем не думать… Дай мне бутылку.
Он взял бутылку и стал медленно лить вино на ее лицо, грудь и живот. Вытряхнул последние капли и подал.
— Возьми и вставляй! Или я сделаю это сам!
Алина вскочила с дивана, схватила салфетки и стала утираться.
— Я тебя боюсь, — вдруг призналась она, выбиваясь из планов полученного задания.
— Но может быть хуже! Представляешь, уже завтра уволят. Тебя же заставили напоить меня царским вином? Вот! Ты не справилась с задачей, уволят по статье. И куда ты пойдешь? На панель?.. Кто тебя возьмет после статьи? Даже медицинской сестрой? Жизнь погублена, верно?
— Меня вызвали к начмеду, — тихо проговорила Алина. — Наорали, вспомнили заявление в прокуратуру… Это был шантаж! Я бы так не согласилась. Но меня и правда могут уволить, я же еще не аттестована…
— Толстый там был? Мой лечащий врач?
— Был… Я его ненавижу!
— Хорошо, он свое получит!
— Как — получит?..
— Да известно как, по роже. А она у него широкая, не промахнешься.
— Тогда меня уж точно уволят…
— Не посмеют! — уверенно сказал он. — Дай руку!
— Зачем?..
— Не бойся, — он потянулся через стол, одолевая легкое сопротивление, взял ее руку и стал отстригать ногти.
— Что ты делаешь?..
— Не люблю, когда царапаются.
— Я больше не буду! Не надо!
— Ничего, новые отрастут. — Шабанов отщелкнул последний, с мизинца — она добровольно подставила вторую руку.
— Правда, я не хотела… Меня заставили!
— А ты говоришь, в нашем мире есть радости… Ничего, кроме издевательства и насилия над личностью, верно? Все время тортом по физиономии! — он осмотрелся, приподнял крышку шкатулки на полке у зеркала.
— Что ты еще хочешь? — боязливо спросила Алина, отодвигаясь от стола.
— Дай денег? Займи?
Она отскочила, загремев украшениями.
— Деньги?!. Опять деньги? Зачем?
— Да нет, сейчас не на бутылку, — улыбался он. — Одежду купить. Поедем к родителям, а здесь ничего нет, все осталось в Пикулино. Ты-то будешь выглядеть красавицей в своих нарядах, а мне что, в пижаме ехать?.. Не бойся, взаймы прошу, две тысячи рублей.
— Я должна ехать?..
— А как же?.. Слышала — я женюсь на тебе. Ты мой крест, придется нести до смертного часа. Но хоть и крест, все равно родителям-то нужно показать… Так что с деньгами? Дашь или как?
— У меня… нет таких денег, — виновато пролепетала она.
— Жаль. — вздохнул Шабанов. — Это плохо… Придется возвращаться в Пикулино. Здесь, кроме тебя, близких никого, перехватить больше негде… Да ладно, не расстраивайся! Сколько у тебя есть?
— Ну, рублей сто восемьдесят…
— Должно быть, сильно потратилась, — он кивнул на стол.
— Нет… На это дали денег.
— Ну ладно, займи мне тридцатку. Хочу торт купить. Запомни, я сладкое люблю и острое. Потому склонен к полноте.
Алина отыскала свою сумочку, дрожащими пальчиками достала деньги. Шабанов спрятал их в карман и взялся за дело. Он вытащил из-под себя плед, аккуратно расстелил и стал выстригать ножницами шкуру тигра. Алина смотрела с ужасом, однако молчала. Толстое и рыхлое сукно, тем более смоченное вином, поддавалось плохо, да и ножницы оказались тупыми, так что он трудился минут пять, прежде чем вырезал все целиком. Полюбовался шкурой, аккуратно скатал в рулон, обрезки сложил в кучку.
Алина не издала ни звука, и ни один браслет не брякнул, ни на руках, ни на ногах…
— Я тебе как-нибудь новый куплю, — пообещал уже от порога. — Чтоб можно было накрываться, когда холодно, а можно на стену повесить, как коврик. Там нарисовано озеро такое, а на нем лебеди плавают, черные и белые, все вместе…
На следующий же день он сходил в магазин, выбрал торт, расписанный масляным кремом, спрятал его в тумбочку и стал ждать понедельника. Жил все дни в предвкушении мести, исправно ходил на все прописанные ему процедуры: электросон, расслабляющий массаж и ванны, однако никаких таблеток не глотал, в том числе, и витамины. И вот когда по «веселому» отделению пошло стадо белых гусей с обходом, выставил торт на тумбочку и скатал с полу ковер.
Когда маленький генерал втащил в его палату всю свою свиту и, источая запах «Принцессы», стал выслушивать доклад толстяка и его заключение, что больной готов к выписке, Шабанов не спеша взял торт, подошел к лечащему врачу и размазал по его физиономии.
Эскорт генерала замер, затаил дыхание, в палате стояла полная тишина.
— Видишь, это совсем не смешно, — сказал Герман толстяку. — Никто не смеется. А ты говорил… Потому что каждый сейчас думает — хорошо, что не мне досталось.
Переступая через куски и ошметки торта на полу, доктора так и удалились в полном молчании. А Шабанов убрал все с пола, протер его тряпкой, расстелил ковер и стал ждать выписки. Прошел час, другой, третий — никто не являлся, в обед выяснилось, что с довольствия не сняли. А слух об эксцессе в «веселом» распространился по госпиталю мгновенно и уже перед ужином долетел до Алины. Всю неделю она не показывалась на глаза и домой ходила кружным путем, через КПП, а тут пришла в палату, заперла за собой дверь и присела возле кровати. Шабанов все еще ждал выписки, собрал вещи — гермошлем, ручку управления МИГа и тигровую шкуру, вырезанную из пледа, завязал их в тельняшку и лежал с книжкой, оставшейся от товарища Жукова.
— Ты сделал это из-за меня? — спросила она с надеждой. — Никто ничего не понимает, но я-то знаю, из-за меня?
— Нет. — Герман спрятал книжку под подушку и перевернулся на бок. — Просто я хотел показать ему, что унижать человека — это не смешно. И вообще в нашем мире уже не осталось ничего смешного и веселого.
— Значит, из-за меня! — обрадовалась Алина. — Он меня тоже унизил!.. Знаешь, не надо на мне жениться, не хочу быть крестом на твоих плечах. Только скажи, ты отомстил за меня?
— Я эгоист, за себя мстил.
— Спасибо, — сдержанно проговорила она и встала. — Меня наверное, уволят. Просчитают, кто был причиной, и уволят… Ну и ладно. Теперь мне не страшно.
На следующий день к полудню явился Ужнин…
Шабанов обыкновенно видел его собранным, сосредоточенным до непроницаемости и озабоченным, поскольку встречаться приходилось больше всего в служебной обстановке, когда командир полка ставил задачу или, наоборот, спрашивал за ее выполнение. По хладнокровию и выдержке он был настоящим летчиком, способным воевать. Дело в том, что в авиации, особенно в последнее время, появилось много людей, великолепно владеющих летным мастерством, но совершенно не приспособленных к боевым действиям по своим психологическим данным — эдакие пилоты-спортсмены, летающие на истребителях или штурмовиках. Впервые они, как вид, обнаружились в Афганистане, а потом в Чечне среди вертолетчиков. Это был опасный для любой армии вид, поскольку внешне на земле они почти ничем не выделялись, но в воздухе, в боевой обстановке, когда следовало выполнять поставленную задачу или принимать самостоятельное решение, эти пилоты оказывались не боеспособными из-за мягкости характера или неодолимой в сознании опасности быть сбитым и плененным.
