Катя все так же сидела спиной ко всем в кресле перед камином, протянув к огню свои голые ступни. Ноги у нее были длинные и красивые, но Кержак обратил внимание не на них, а на то, как близко к огню находились сейчас ее ноги. На его взгляд, Кате должно было быть «жарковато», но ее это, по всей видимости, совершенно не волновало.
За прошедшие дни Кержак немало думал о своих новых знакомых. Он успел немного приглядеться к ним и кое-что, как ему показалось, понял, хотя вопросов по-прежнему было много больше, чем ответов на них.
Так, например, он решил для себя, что все они – даже страхолюдный монстр Меш – люди.
«Люди, люди, – сказал он себе почти уверенно, понаблюдав за их поведением в тех или иных обстоятельствах. – Не ангелы, но и не черти, а люди».
Во всяком случае, человеческого он в них видел гораздо больше, чем нечеловеческого. А в Мише так и вовсе поболее, чем у иных москвичей или у тех же Кати или Иры. Скорее всего, решил Кержак, они какие-нибудь инопланетяне – хотя бы некоторые из них – или, что дела сильно не меняло, выходцы из какого-нибудь параллельного мира, или еще что-нибудь в этом роде. В качестве рабочей гипотезы такое предположение его вполне устраивало. На первый случай, разумеется. Но для начала и этого было достаточно. А там, глядишь, и разъяснения могли случиться.
Катя была у них главной. Тут и гадать не приходилось. Короля играет свита, ведь так? А Катю играли вполне даже отчетливо. Но с другой стороны, кем бы она там ни была, ее отношения с Клавой, Ирой и Мишей были все же скорее дружескими, чем наоборот.
Вот охрана, тут дело другое. Совсем другое! Эти крепкие, не шибко высокие и не сильно могучие на вид парни и девушки почему-то напомнили Кержаку виденный им в начале девяностых израильский спецназ. Саерет маткаль[77] называется. Только те потемнее были, а эти почти все, как на подбор, были блондинами, а которые блондинами не были, те были рыжими. И вот охрана дистанцию держала четко. Вот они Катю играли, так играли.
А Катя… Кержак коротко взглянул на Катю и сразу же отвел взгляд.
Очень необычная женщина. Какие-то оговорки, детали, вернее, детальки вроде бы указывали на ее земное происхождение. И даже более того, было у Кержака ощущение, что она местная. В смысле, не просто человек, земная женщина, а русская из России.
Но было в ней и другое, много другого, странного, порой притягательного, порой пугающего, но тоже притягивающего, манящего, как манит бездна или бушующее пламя. В ней был аристократизм, причем аристократизм, какого не только что на этой несчастной земле, но и в благополучной Европе теперь не сыщешь. Давно повывелся на старушке Земле этот редкий зверь, который живет не в титулах, а в крови. Какие там аристократы?! Где она, голубая кровь? Одни нувориши да выродки остались. А тут… Кержак понял наконец, что означает слово «порода» в применении к таким людям, как Катя. Вот порода; неведомая, не здешняя, не знакомая, но узнаваемая – не умом, а шестым чувством узнаваемая – говорила в Кате во весь голос. И голос этот был сродни и победительной песне боевых труб, и перекличке охотничьих рожков, но и к сладостной грезе клавесина или рыку охотящегося зверя был он близок тоже. Вот и думай теперь, что она такое и кто?
Но дело даже и не в том, как она себя ведет, с какой естественностью переходит из одного состояния в другое, хотя и в этом конечно же тоже. Есть и еще кое-что, от чего оторопь берет и мураши бегут по коже. Вот, например, как сидит она сейчас, индифферентная ко всему вокруг, замкнутая, закрытая, вся в себе, а между тем ее голые ступни едва не купаются в огне. Того и гляди, штаны загорятся, а ей хоть бы что. Сидит, курит, выпивает потихоньку, равнодушная ко всему, безмятежная, как дерево или цветок.
А вот Клава другая. В ней тоже, конечно, чего только не намешано. Но Шемаханская царица была Кержаку гораздо понятнее и ближе, даже несмотря на непроясненность истории с капитаном Фроловой. Дикой истории, если по правде. Ведь тогда, в далеком уже, былинном, как Киевская Русь, пятьдесят девятом, случилось что-то настолько странное, из ряда вон выходящее, что и спустя год-два отголоски той истории продолжали звучать в коридорах Конторы, так что и до молодого Кержака добрались. Дело в том, что в кабинете застрелившегося полковника Черткова, в его сейфе, следственная группа обнаружила документы, свидетельствующие о том, что покойник вел операцию не больше, но и не меньше как против мирового кагала.[78] Простенько и со вкусом. Несанкционированную операцию! Семь лет! И заслал, судя по всему, в этот самый кагал лучшего своего агента, капитана Фролову. С концами заслал, так что с тех пор ни слуху, ни духу той несчастной дуры нигде не наблюдалось.
И вот спустя полстолетия капитан Фролова вернулась. Не постарев, не изменившись – если только к лучшему, – вернулась и о прошлом говорит, как о чем-то обыденном. Но и сидит она, и пьет, и, вообще, ведет себя, как человек. Не простая барышня. Красивая и опасная, и все-таки скорее человек, чем нет. Даже наверняка человек. И Ира тоже человек. Хотя Ира и другая. Снова другая. Демонстративно жесткая, холодная и как бы даже равнодушная, но все это могло быть и напускным, а вот аристократизм ее был естественным, как дыхание.
Вот так и сидел Кержак в тихом уголке, стараясь слиться с окружающей обстановкой. Пил виски, курил и думал о своем, об актуальном.
А потом все как-то вдруг подобрались. У Кержака не нашлось другого слова, чтобы обозначить произошедшую перемену, хотя и оно, это слово, действительности соответствовало только отчасти. Не то чтобы перемена в поведении присутствующих была так уж заметна, но Кержак кожей почувствовал, сейчас!
И в самом деле, в дверь позвонили. Последовал короткий энергичный диалог Клавы с кем-то из наружной охраны – все на том же неизвестном Кержаку языке – и дверь открылась. Сколько народу находилось сейчас в обширном вестибюле дома, Кержак не знал, но почувствовал, что четырьмя вошедшими список не исчерпывается.
В комнату вошли три мужчины и женщина, одетые вроде нормально, но как-то так, что сразу было видно – одежда не родная. Впрочем, к женщине это не относилось. Пепельноволосая красавица была не просто хорошо одета, но, в отличие от своих спутников, умела эту одежду носить.
Все четверо были высокими, сильными и молодыми если и не по возрасту – тут можно было и засомневаться, – то уж точно по состоянию тела и души.
«Ну да, – грустно усмехнулся Кержак, рассматривая атлетически сложенных мужчин и невероятной красоты женщину. – Эти птицы ведь из одной стаи. Тут и гадать нечего».
Между тем Игорь Иванович обратил внимание на то, что никто в комнате не двинулся, не изменил позы, не сказал ни одного слова. Создавалось впечатление, что на пришедших демонстративно не обращают внимания. Но и члены «делегации» вели себя так, как если бы все это было в порядке вещей. Вот только напряжение в комнате сгустилось до того, что, казалось, первое произнесенное слово или повиснет в спрессованном этим напряжением воздухе, как муха в янтаре, или, напротив, взорвет его к чертовой матери, как искра бензиновые пары.
