Альвис, который до сих пор казался слегка озадаченным, медлил.
– Что тут было без меня? Он пытался сбежать?
– Нет, читал все время, не отрываясь.
Людвига окружили теснее. Справа, слева, кто-то зашел сзади.
«Что делать? Ударить сейчас? Или подождать, пока они выведут меня во двор – меньше жертв, нет хотя бы риска поджечь дом». Фон Фирхоф с удивлением почувствовал, что упругая ткань волшебства не подчиняется ему. То ли ему мешала сильная, яркая, искренняя ненависть противника, убежденного в своей правоте, – это сама по себе сила, не уступающая порой магии. То ли источник, не создававший зла и страданий изначально, намекал на возможность иного исхода. «Святые покровители! Вот что значит – колеблются весы высшей целесообразности…» Людвиг представил себе нечто, напоминающее чашечки и гирьки ювелира. Хотя кто знает, как это должно выглядеть на самом деле?
– Пошел. Не задерживайся. – Толчок в спину.
Незримые весы качнулись в другую сторону. Людвиг вновь почувствовал в руках невидимую, ускользнувшую было магическую нить. Сейчас все будет кончено. Жаль.
– Стой! Погодите! – Дайгал ударил кулаком по изящному, резному столику. Злосчастная мебель угрожающе затрещала.
Весы вздрогнули, зашаталась эфирная ось, опрокинулась левая чаша, скатились в пустоту мелкие гирьки доводов.
– Ах ты… – далее последовала непонятная для половины присутствующих персон фраза, в которой некогда почитаемая альвисами дева Ина упоминалась самым неподобающим образом. – Остановитесь. Отпустите инквизитора. Пусть убирается куда хочет.
– Раньше ты не был столь жалостлив к «собакам Господа», Дайгал.
– Дело не в жалости. Нас самих провели, как щенков.
– Кто?
– Тассельгорн и его люди. Я бежал от них слишком легко. Меня почти что отпустили, перед этим показав все, что я не должен был видеть ни в коем случае. И объяснили недвусмысленно, что вы, фон Фирхоф, тоже замешаны в этом деле. Кому-то очень нужно, чтобы посланец императора был убит альвисами. А раз так – идите на все четыре стороны, инквизитор. Это мое окончательное решение. Можете считать, что я вас пощадил. Проводите их за ворота, ребята. И этого его солдата тоже. Последите, чтобы наемник ничего не спер по дороге. Мне знакома его физиономия. К тому же, некоторые разновидности бестий узнают по ушам.
Хайни посмотрел исподлобья и дернул головой, будто собирался почесать шрам, стягивающий изуродованное ухо.
Незримые весы исчезли. «Ну, вот и все, – подумал Людвиг. – Я выиграл опять. Не придется прибегать к магии, которая как-никак дает лишь гадательный результат и лишним бременем ложится на душу. Не придется убивать, оказаться в числе убитых на этот раз тоже не доведется. Теперь остается только побыстрее уйти».
– Прощайте, благородная дама. Благодарю вас за гостеприимство. Прощайте, мессиры.
– Прощай, инквизитор.
Оседланные лошади ждали и в этот раз. Хайни угрюмо молчал. А когда темный силуэт замка поглотила ночь, бросил коротко:
– Все, господин Людвиг, ухожу я от вас.
– Ты обижен, любезный? За что?
– За вранье, мессир. Сначала врали, что вы ученый-путешественник, я поверил. Потом, что колдун и еретик в бегах – я опять же поверил. Потом, оказывается, вы – инквизитор. А теперь я и вовсе ничего не понимаю. Как хотите, а я ухожу.
– А ты, Хайни, всегда был правдив?
– Может, и не всегда, да от моих басен только веселее, а от вашего вранья и колдовства, господин Людвиг, страшно делается. Прощайте.
– Ну что ж, тогда торопись, друг мой. Ты принял не самое худшее из решений. Прощай – и удачи тебе.
Ладер, тронув лошадь, поскакал вперед и поспешно скрылся в темно-серых сумерках.
Ночь уходила, без боя оставляя свои владения дню. Мокрой от росы траве скоро предстояло высохнуть под палящими лучами, а пока что небо над холмами не поражало яркой синевой, многократно воспетой поэтами. Скорее оно напоминало дорогую, но испорченную эмаль, нежные краски которой, потускнев, не потемнели, а сделались белесыми, никакими. Сквозь дымку уже просвечивал раскаленный диск солнца и веяло жарой, которая обещала лавиной обрушиться на землю ближе к полудню. В эти ранние часы не определившегося еще дня нередко обостряется интуиция, и человек испытывает смутную тревогу, не доверяя ей разумом.
Однако интуиция, сомнения или опасения отнюдь не мучили людей, почти готовых покинуть заброшенный дом близ южных склонов холмов. Солдаты седлали лошадей, громко переговариваясь. В доме оставались лишь двое. Тихий разговор не долетал до посторонних ушей.
– Вы уверены, что он мертв, Мастер?
– Да, я не чувствую его эфирной сущности.
– Вы полагаете, что эта сущность – хотел бы я понимать, что вы под этим подразумеваете! – словом, это неописуемое нечто уже переселилось туда? В… в рай?
– У меня нет ни желания, ни намерения обсуждать с вами сакральные вопросы посмертной участи, Тассельгорн. Во всяком случае, это не то, что вы себе воображаете. Вашего врага нет среди живых. Для вас лично этого достаточно.
– Не смею спорить. В конце концов, эти запретные штучки – ваша стихия.
– Я беспокоил силы, о которых вы имеете лишь смутное представление, ради ваших мелких счетов со слугой земного правителя. Вы мой должник, Тассельгорн. А я не люблю ждать долго.
– Я сделаю то, что вы хотите.
Барон исподтишка рассматривал собеседника. Сколько ему все же лет? Пожалуй, он немолод, хотя правильное равнодушное лицо не пометили обычные признаки старости. Кого-то он напоминал. Кого? Тассельгорн едва не выдал внезапного озарения коротким смешком, но вовремя сдержался. Мастер похож на убитого Людвига фон Фирхофа. Наверное, старше, хотя у Мастера более гладкое лицо. Однако глаза, посадка головы, неуловимая манера держаться. Родственники? Возможно. Генеалогические деревья некоторых семей весьма ветвисты, а уж плоды этих дерев…
По остаткам еды пробежала юркая муха. Тассельгорн попытался прихлопнуть ее, но насекомое ловко увернулось, описало круг и снова устроилось на объедках. Барон едва заметно вздохнул.
…Фон Фирхоф мешал, кроме того, он стал лично противен Тассельгорну. Быть может, тем, что встал на сторону, наделившую его навязанной свыше правотой. Это так – кто спорит? Но инквизитор был человеком и как человек оставался понятен. Мастер же – воплощение демона.
Мастер брезгливо поморщился, наблюдая за инсектус-охотой барона. Если человеческих чувств у него сохранилось и немного, то отвращение, несомненно, оказалось самым живучим из них. Существо, именуемое Тассельгорном, еще может быть полезно – разумный хозяин не несет груз, он навьючивает поклажу на мула. Но когда скот изработался и стал бесполезен – место ему на живодерне.
