— Лучше бы она умерла. Лучше бы все они умерли, и мы тоже. Так было бы лучше для всех, — твердит он.
М-да, ну что на это скажешь... Я, во всяком случае, не вправе возражать, поскольку сама бродила со шприцем в руке и намерением убить Пита, когда наткнулась на их тёплую компанию. Но хочу ли я на самом деле, чтобы Пит умер? Нет, я хочу... хочу, чтобы он вернулся ко мне! Но он никогда больше не вернётся. Даже если силы повстанцев и сумеют свергнуть правительство Капитолия, можно быть уверенным: последним приказом президента Сноу будет перерезать горло Питу.
Нет. Я никогда больше его не увижу, он не вернётся. Так что... лучше бы он умер.
Но сам Питер — разделяет ли он это мнение или намерен продолжать борьбу? Ведь он так силён и такой отменный лжец. Считает ли он, что у него есть шанс выжить? И придаёт ли он этому какое-нибудь значение, если даже считает, что есть? Он вообще не рассчитывал выжить. Он заранее распрощался с жизнью. Возможно, если он знает, что меня спасли, то он даже счастлив. Счастлив от осознания того, что выполнил свою миссию — не дать мне умереть.
Думаю, я ненавижу его ещё больше, чем Хеймитча.
Я ухожу. Не разговариваю, не отвечаю, отказываюсь есть и пить. Пусть накачивают в мою руку, что хотят, этого всё равно недостаточно, чтобы заставить жить человека, потерявшего волю к жизни. Мне даже приходит на ум забавная мысль, что если бы я умерла, то Питу, возможно, подарили бы жизнь. Пусть бы и не на свободе, а безгласым слугой или ещё что-то в этом роде, ожидающим прибытия будущих трибутов из Дистрикта 12. А потом он бы нашёл возможность бежать. Фактически, моя смерть всё ещё могла бы спасти его!
А если бы и не смогла — неважно. Вот возьму и помру назло всем! Пусть потом Хеймитч мучается совестью. И кто — Хеймитч! Которому я доверяла. В руки которого я вложила самое дорогое, что у меня было. А он предал меня. Использовал меня и Пита в качестве пешек в своих Играх.
«Видишь, вот почему никто не хочет вовлекать тебя в свои планы», — сказал он.
Это правда. Никто в здравом уме на пушечный выстрел не подпустит меня к своим планам. Потому что я не могу отличить друга от врага.
Многие приходят ко мне и заговаривают со мной, но я отгораживаюсь от их слов. Они значат для меня не больше, чем щёлканье насекомых в джунглях — далёкое и бессмысленное. Но опасное, если неосторожно приблизиться к ним. Как только чьи-нибудь слова начинают пробиваться к моему сознанию, я принимаюсь выть, и вою до тех пор, пока мне не вкатывают хорошую дозу болеутоляющих, и всё — меня оставляют в покое.
Так идёт до тех пор, пока как-то раз я не открываю глаза и не вижу, что на меня смотрит тот, от кого я не смогу отгородиться. Он не станет ни уламывать, ни разъяснять, ни думать, что может изменить моё поведение мольбами и просьбами, потому что кто-кто, а он точно знает, чем меня пронять.
— Гейл, — шепчу я.
— Привет, Кошкисс. — Он наклоняется и отводит прядь волос с моих глаз. На одной стороне лица у него — совсем свежий ожог. Рука подвешена на перевязи, под шахтёрской рубашкой видны бинты. Что с ним случилось? Как он-то сюда попал? Что-то там, дома, произошло невероятно ужасное.
Я не столько забываю о Пите, сколько вспоминаю о других. Достаточно только взглянуть на Гейла, и они встают перед моими глазами, требуют, чтобы о них тоже вспомнили...
— Прим? — задыхаясь, спрашиваю я.
— Она жива. И твоя мать тоже. Я их вовремя вытащил оттуда, — говорит он.
— Они больше не в Двенадцатом дистрикте? — спрашиваю я.
— После Игр они послали к нам самолёты. Посыпались зажигательные бомбы... — Он медлит. — Ну, ты знаешь, что случилось с Котлом.
Да, я это очень хорошо знаю. Видела своими глазами. Старый склад, начинённый угольной пылью. Весь наш дистрикт покрыт угольной пылью. Во мне нарастает новое, ужасное предчувствие, стоит мне только вообразить, как зажигательные бомбы падают на улицы и дома Шлака.
— Они не в Двенадцатом дистрикте? — снова говорю я. Как если бы повторение этих слов могло защитить от страшной правды.
— Кэтнисс, — мягко говорит Гейл.
Я узнаю этот тон. Таким голосом он разговаривает, когда приближается к раненому животному, прежде чем нанести ему смертельный удар. Я инстинктивно поднимаю руку, как будто пытаясь защититься от его слов, но он хватает её и крепко сжимает в своих ладонях.
— Не надо... — шепчу я.
Но Гейл не из тех, кто будет что-либо держать от меня в секрете.
— Кэтнисс, нет никакого Двенадцатого дистрикта.
КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИВ моём экземпляре книги, изданной издательством Scholastic (Британское отделение), меры длины даны в метрической системе (Здесь и далее прим. перев.)
Ударение в этом имени падает на первый слог.
Маффин — американская сладкая выпечка той же формы, что российский кекс, но из воздушного теста. Бывает обычно с добавками в виде изюма, кусочков шоколада или ягод.
В оригинале - Marvel (англ.) чудо, феномен.
В оригинале — Finnic (от англ. finn плавник). По понятным причинам, мне пришлось подобрать этому красавцу другое имя, тоже как-то связанное с морем.
Nuts and Volts - американский журнал для опытных энтузиастов-любителей электроники, издающийся с 1980 года. Очень крутой журнал, рассказывающий и микроконтроллерах, микропроцессорах и других новшествах в области цифровой технологии.
Торжественного финала (ит.) - оперный термин.
Получается, что они тянут его носом по песку. К сожалению, автор ничего об этом не говорит. Будем предполагать, что они всё же перевернули страдальца вверх лицом в процессе замачивания.
Широко известная на западе детская песенка.
