— Убийца Бандитов–один. Говорите.
Кодовое имя дезертира завязло в генераловом зобу, но Сент—Джеймс пересилил себя. Он откашлялся, зная, что этот звук будет закодирован, направлен за сотни миль и передан через ретрансляционную станцию.
— Внимание, УБ-один. Первая волна гадов высадилась, и не меньше трех на подходе. По предварительным компьютерным расчетам, у них триста зон высадки — повторяю, триста, — большинство в Северном полушарии. Прием.
Последовала пауза, как будто Були переваривал это известие.
— Вас понял, Л-один. Одна волна на земле и три в пути. Я рекомендую использовать малые части численностью в роту и меньше. Прием.
Були придерживался оговоренных правил игры, и Сент—Джеймс одобрил это. Времени, чтобы интегрировать наа в войска Легиона и обучить их сражаться так, как сражаются люди, не хватило. Но их племенная структура, знание местности и опыт партизанской войны в данном случае были гораздо важнее.
— Понял, УБ-один. Напомни своим ротным командирам включить радиомаяки. Я не хочу, чтобы целое племя было уничтожено, потому что какой–то квод подумал, что это гады. Прием.
Маяки, точно такие же, какие носили при себе биотела Легиона, были идеей Були. Учитывая текучесть предстоящего сражения, возможность ошибки была огромной.
— Маяки. Есть, сэр.
— И еще одно, УБ-один… Десантная группа численностью в батальон высадилась чуть восточнее МЗ-2. У нас есть в этом секторе смешанный отряд биотел и боргов… но он не сможет удержать его. Передвинь своих бойцов на нужную позицию, свяжись с Отрядом Яблоко и держитесь до дальнейших приказов. Вопросы?
— Нет, сэр.
— Хорошо. Наподдайте им. Конец связи. Сент—Джеймс отключился, помолился, чтобы Були
удержался, и перешел к следующему набору проблем.
Десантное судно ударилось о землю с отчетливым стуком. Болдуин уже ждал у люка и вышел первым. Его решимость руководить отрядом с головной позиции и рисковать наравне со всеми позабавила бойцов, но и произвела на них впечатление. Они уважали храбрость и в человеке, и в хадатанине.
Трап подпрыгивал под ногами Болдуина. Наступила одна из странных — в час с чем–то — ночей, и снаружи царила непроглядная темнота. В очках ночного видения — имперского производства — все выглядело зеленым. Воздух был холодный, пахло свежестью. Гравий хрустел под ногами его бойцов, когда отряд разворачивался и занимал оборонительные позиции. На холоде кожа хадатан почернела, и их стало трудно разглядеть. Никакого противодействия они не встретили. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, учитывая, с каким количеством зон высадки Легиону придется иметь дело. Болдуин поправил шлемовый микрофон. Командная частота аннулирует все другие передачи и не оставляет сомнений относительно того, кто говорит.
— Зона высадки безопасна. Корабли два, четыре и пять, можно садиться.
Третий десантный корабль был уничтожен в верхних слоях атмосферы, и куски его разбросало по всему Северному полушарию.
Болдуин не получил никакого подтверждения, да и нужды в нем не было. Приказ есть приказ.
Корабли висели в ста футах над поверхностью в ожидании сигнала «все чисто», готовые одновременно дать огонь. Получив разрешение, они сели на свои места, образуя боевой квадрат.
С шипением открылись люки, вырвался пар, и бойцы повалили наружу. За ними поехала техника. Гусеницы лязгали, двигатели рычали. Один захлебнулся, заплевался и заглох. Сержант выругался и прокричал приказ. Тела зашевелились, бронетранспортер попятился к трапу и отбуксировал грузовик снабжения с дороги. Путь освободился, остальные машины выкатились и заняли отведенные им позиции.
Болдуин последний раз огляделся. У десантных судов достаточно огневой мощи, и ему страшно не хотелось расставаться с ними.
— Командир стрелы Тула—Ба?
Тула—Ба был заместителем Болдуина — должность, которой он всячески старался избежать, но, увы, не сумел. Болдуин не знал, но Тула—Ба выдали маленький дистанционный пульт, и в случае чего он мог активировать имплантат человека. Хадатанин был в тридцати ярдах, проверяя внешние позиции.
— По шпионам–глазам и сканерам все чисто, сэр.
— Хорошо. Корабли один, два, четыре и пять, можете подниматься. Спасибо, что подвезли, и удачи.
Пилоты десантных судов не верили в удачу и не ответили. Взревели стартовые двигатели, корабли поднялись, и вступили основные двигатели. Минуту назад они висели в воздухе, а в следующую минуту их уже не было.
Болдуин усмехнулся. Пока все хорошо. Легион оказался достаточно любезен и построил дорогу, которая проходит в четырех милях от кибернетического ремонтного центра, известного как МЗ-2. Большое им спасибо. Он зашагал к командному броневику.
— Хорошо, Тула—Ба… по машинам.
В пещере было тепло и уютно. Сладость Ветра сидела перед очагом, скрестив ноги. В чаше горело ароматическое вещество, и дым вился вокруг ее головы. Були и отец возражали против того, чтобы она оставалась одна, но Сладость Ветра настояла на этом, указывая, что деревни подвергнутся атаке, как только хадатане поймут, что наа представляют угрозу.
Но не это было истинной причиной, по которой она осталась. Нет, истинная причина имела отношение к жизни в ее чреве и к желанию побыть одной. Как все женщины ее расы, Сладость Ветра с самого начала знала пол своего ребенка. Детеныш будет мужчиной, отважным, как его отец, и сильным, как его мать. Но что насчет его внешности? Родит ли она чудовище? Кого–то настолько уродливого, что никто даже не сможет на него смотреть? Ходили слухи о полукровках, рожденных проститутками из Городка наа, но Сладость Ветра никогда их не видела. Вот почему она осталась: помолиться за своих любимых и бросить палочки Вулы.
Завернутые в ярко раскрашенную шкуру дута палочки Вулы хранились в семье Сладости Ветра и передавались от матери к дочери в течение нескольких поколений. Непосвященному они казались просто полированными палочками, одни из которых были короче, другие длиннее, но все одной и той же толщины.
Сладость Ветра вдохнула пряный ароматный дым и потянулась к свертку у своих ног. Она развернула его бережно, благоговейно, как учила ее мать, и расстелила шкуру на полу. На шкуру был нанесен узор для гадания, и палочки, падая на мягкое, не повредятся.
Взяв палочки Вулы обеими руками, Сладость Ветра подняла их над головой и запела. Это был тихий звук, не предназначенный для ушей мужчин.
Она пела то громче, то тише, и наконец, почувствовав, что нужный момент наступил, развела руки. Палочки Вулы упали. Стук дерева о дерево заставил ее вздрогнуть.
Палочки лежали беспорядочной кучкой, наслоенные, как годы в чьей–то жизни, и перекрещенные, как следы блуждающего дута. Чтение палочек было отчасти искусством, отчасти наукой и требовало полной концентрации. Сладость Ветра нахмурилась и принялась за дело.
