Пять коротких историй - Александр Кузнецов

Для ослов нет ни рая, ни ада

но, как-то изрёк господин,

в ворота священного града

Спаситель входил не один.

На днях я гостил на даче у одного известного врача, а с недавних пор ещё и телеведущего. Он был давним знакомым моего приятеля. Я был рад, когда приятель предложил провести выходные на даче у знаменитого доктора, человека, которого чуть ли не каждый день видишь на телеэкране. О том, что гостей будет двое, хозяин был в курсе и охотно давал своё согласие.

Семь лет назад, в ту пору уже известный главврач одной Московской больницы, приобрёл огромный участок на юге Московской области. Основательно развернувшись на территории, он, некогда пустошь, превратил в латифундию. Проживал доктор на ферме, не считая прислуги, уединённо с молодой женой.

В импровизируемой экскурсии по его хозяйству, больше похожим на зоопарк, меня заинтересовал тривиальный осёл. Он явно грустил?!

На мой вопрос не болеет ли животное, врач, криво улыбнувшись, поведал мне, что этот осёл питал нежные чувства к лошади, которую продали десять дней назад. С неделю осёл орал и метался по участку как ошалелый в поисках возлюбленной, а в последние два дня перестал есть. В конце повествования врач посетовал, что, если осёл не начнёт принимать пищу придётся от него избавится.

Было мучительно смотреть на осла. Опустив лохматую голову и не обращая внимания, ни на людей, толкующих о нём, ни на слепня, толстеющего на его шее, он всхлипывал каждый раз переживая прошлое и с каждым разом делал это всё громче и протяжнее. Было очевидно, что воспоминания разрывали его изнутри, но сопротивляться этому у него не было сил. Я впервые видел, как плакал осёл. И страдание его было, как я теперь знал, не от физической боли. С пышных, длинных ресниц его скатывались крупные капли на утоптанную поверхность хлева. Ударяясь о землю, они разлетались вдребезги словно хрусталь.

Уже сидя за обильно заставленным яствами столом звенел подлинный хрусталь; слышались разговоры о судьбе человечества, строились планы; молодая супруга врача исполнила на итальянском «Вернись в Сорренто», аккомпанируя себе двенадцати струнной гитарой.

Я не остался на обещанную мне баньку по белому. Несмотря на удивление и возражения моего приятеля я уехал к себе.

После горячего душа я несколько оттаял. А рюмка Фанагорийского бальзама развязала мысли: «То, что хозяин — человек недалёкий, очевидно. Нет, не думаю, что негодяй. Всё же врач. А вот, осёл влюблённый в лошадь — этот позыв убог. И, пожалуй, также отвратительно, как если бы урод обнимал красотку, как если бы дряблое тело возлежало с молодым или как бездарность была бы на одной доске с гением. Мы сочувствуем самим субъектам: горбуну, старику, идиоту. Их слёзы о своём жалком существовании только добавляют нам сожаления к ним. Но стоит им влюбиться и влюбиться в противоположность себе, как наша жалость исчезает за кривой улыбкой презрения. Любовь осла к лошади анекдотична и пошла. Вернись в Сорренто, верни меня к жизни…»

Эта история произошла в Воронеже, в конце 90-х. В отличии от меня, Воронеж был родным для Юлии городом. Сам я Москвич, но ввиду того, что из семьи военнослужащего, мне частенько приходилось менять города. Из-за болезни, а после, не успеваемости, мне пришлось задержаться в старших классах. Юлия же, в ту пору, и в той же школе что и я, училась помнится в классе седьмом. Жили мы в одном пятиэтажном панельном доме в соседних подъездах. Нет, мы не приятельствовали, учитывая разницу в возрасте это было бы странно. Только дорога из дома в школу и обратно связывала нас. Разговор по пути следования позволял нам сводить скуку до минимума.

— А я уже решила, после школы в Москву поеду. Во ВГИК поступать буду. Что ты лыбишься?

— Это я от солнца. А родители у тебя кто?

— Папа — военный. Мама — на заказах, шьёт. А что? А, поняла. Не актёрская семья.

— Это тут вообще не причём.

— А зачем спросил?

— Просто спросил. Вижу его часто. Отца твоего. Он в гражданской одежде ходит. У меня отец тоже военный…

— И что, что в гражданской? Если хочешь знать у нас дома пистолет имеется. Я из него несколько раз стреляла. Да что ты лыбишься? Куда отворачиваешься? Не веришь?

— Да верю, верю. Что за пистолет?

— Стечкин.

— Как?

— Пойдём покажу.

Конечно же я не мог устоять от такого предложения. Во-первых, делать после школы было нечего, а во-вторых — оружие, тем более огнестрельное, всегда притягивает к себе юношей.

Оценив вес и удобство расположения оружия в руке, я заглянул в его магазин. Он был пуст. Юлия, вертелась возле меня, и со знанием дела рассказывала о пистолете отца, явно чужими словами:

— Передернув затвор можно узнать о наличии патрона в стволе. Спусковой механизм совсем женский, незнаючи, всю обойму за раз расстрелять можно.

— Как это?

— Ты, что? Он же автоматический. Очередями пулять может.

На мой сонливый зевок, Юлия предложила сыграть в «Русскую рулетку».

— Увидишь, какая я актриса.

Раскрутив на журнальном столике пистолет, ствол которого позже замер между нами ровно посередине, Юлия вскричала:

— По часовой!

Она прислонила ствол пистолета к своей груди и закрыла глаза. Выждав классическую паузу, медленно подняла веки и посмотрела на меня обречённым взглядом. Признаться, я пришёл в замешательство. Но не от её кривляния, а от нелепости самой игры и того, что я участвую в этом. Но не успел я ничего сказать или сделать, как она нажала на курок. Прозвучал щелчок. Юлия, глядя на меня, расхохоталась.

— У тебя такой вид был, умора.

Немного разозлившись на себя и на то положение в котором оказался, я хотел было подняться с кресла и уйти, как она уже крутанула пистолет во второй раз и выкрикнула:

— О, точно в цель!

Ствол пистолета сурово смотрел в мою сторону.

— Куда ты? Ты, что, струсил? А говорил отец военный.

— Много болтаешь.

Мне было известно изречение: «Не подчиняйся юношескому пылу, но сдерживайся и властвуй над собой», но, как же книги разнятся с реальной жизнью. Хладнокровно приставив пистолет к виску я… да, струсил. Осознание того, что пистолет без патронов не помогло моим вдруг ослабевшим нервам. Задержка с «выстрелом» явно затянулась. И лишь возглас Юлии: «Офигеть!», заставил самопроизвольно дернутся моему указательному пальцу,