Денис Драгунский
Пять минут прощания
о дружбе, включая вот эти СТО ПЯТЬ СЛОВ
Один человек сильно разочаровался в своем друге. Решил, что это не друг вовсе, а настоящий негодяй и последняя сволочь. И что с ним надо окончательно порвать.
Не общаться и не встречаться. Никогда! Ни разу!
Поэтому он сначала долго звонил ему домой. Потом на работу. Выяснил, что друг в командировке – очень далеко и надолго. Поэтому он взял билет на самолет в тот самый город, куда друг уехал. Потом долго разыскивал гостиницу, где он остановился, потом часов шесть ждал его у дверей номера, а когда тот появился – сухо произнес:
– Ты сволочь и негодяй! Понял?
И гордо вышел прочь.
идет без проволочек и тает ночь АХ, ЭТИ НОЖКИ
У меня было несколько историй, когда ничего не случилось. Или случилось, но совсем не то, не так.
Вот еще одна.
Я тогда учился в девятом классе. То есть уже перешел в десятый. Лето было, июнь, Москва.
А она уже была студентка. Перешла на второй курс. Я ей позвонил поздно вечером, сказал: приезжай ко мне, родители на даче. Я был уверен, что она скажет: ты что, в уме, половина одиннадцатого! Тем более что она жила у метро «Профсоюзная». А я – в Каретном Ряду.
А она сказала: хорошо, сейчас.
Я даже испугался.
Она приехала очень быстро. И подарила мне длинный деревянный мундштук. Только мы сели на диван, только я вставил сигарету в этот мундштук и закурил, как вдруг позвонил один мой дружок и сказал, что какие-то иностранцы зовут в ночной бар в гостинице «Россия». Вот это да! Там были низкие фонари, музыка и табачный дым. И коктейли. Как в кино. Мы там торчали до половины четвертого.
Потом вышли. Уже светало. Мы прошли через Красную площадь к Манежной. Совсем не было машин на улице Горького.
– Пойдем ко мне? – сказал я.
– Конечно, – сказала она и взяла меня под руку.
Мы дошли до Пушкинской площади, повернули направо.
– У меня туфли натирают, – сказала она.
– Давай возьмем такси, – сказал я. У меня был резервный рубль. Я огляделся. Машин не было. – Ну, подождем, половим.
– Да ну, – сказала она и сняла туфли. – Так дойдем.
И пошла босиком. Мы прошли Страстной бульвар.
У Екатерининской больницы увидели пьяного оборванного человека. Он устраивался спать на газоне, подстилая себе газеты, пытаясь укрыться ими. Ветер выдувал газеты у него из рук, он неразборчиво матерился. Мы повернули налево. Прошли сад «Эрмитаж». Стало совсем светло. Вот и дом. Подъезд был заперт, пришлось будить лифтера.
Она села на диван, засмеялась и подняла ноги, показала черные стопы.
Я взял ее за лодыжки. Она обняла меня за шею. Мы поцеловались.
– Пойду ноги вымою, – сказала она.
Я вытащил из ящика белье, стал стелить.
– Воды нет, – она стояла в дверях.
– Как это? – сказал я.
– Так это! – сказала она. – Ни капли.
Мы стали крутить все краны. Воды не было. Тихо сипело, и всё.
– Ну и ладно, – сказал я, и мы вернулись в комнату.
– Нет, – сказала она. – С такими ногами я не могу.
– Да наплевать! – в отчаянии закричал я, обняв ее и пытаясь толкнуть к кровати. – Да перестань, ты что!
– Нет, – сказала она, вывернулась, села на пол. – Так нельзя.
– Есть кипяченая вода в чайнике, – сказал я. – Давай я намочу полотенце. Или хочешь, одеколоном протрем?
– Только грязь развезем, – сказала она. – Давай лучше покурим.
Я принес сигареты, спички и пепельницу, сел рядом.
– А где мундштук? – спросила она. – Который я тебе подарила?
– Я его в баре сломал, – сказал я. – Уронил и наступил. Извини.
Это была правда.
– Ну, вот видишь, – сказала она.
– Обиделась? – сказал я.
– Да нет, при чем тут, – она равнодушно поцеловала меня в щеку.
если в первом действии на шее висит ожерелье РУЖЬЕ
Скромный чиновник Луазель скопил четыреста франков на покупку охотничьего ружья. Но отдал эти деньги на платье Матильде, своей красавице-жене, пойти на бал. Вдобавок она взяла у богатой подруги, госпожи Форестье, бриллиантовое ожерелье. Блистала на балу, сам министр заметил ее…
А по дороге домой потеряла ожерелье.
Нашли почти такое же в ювелирном магазине. Тридцать шесть тысяч франков. Муж назанимал денег где только можно было. И где нельзя тоже, у ростовщиков, под ужасные проценты. Супруги Луазель начали упорно и медленно отдавать долг, отказывая себе во всем. Через десять лет они выплатили всё. Матильда подурнела и постарела, стала жестче, грубее, как бывают хозяйки в бедных семьях.
Однажды она встретила на улице госпожу Форестье и рассказала всю эту историю.
– Вы купили новое ожерелье взамен моего? – изумилась Форестье.
– Да! А ты так ничего и не заметила? Они были очень похожи.
Она улыбнулась торжествующе и простодушно. Госпожа Форестье схватила ее за руки.
– Бедная моя Матильда! Ведь мои бриллианты были фальшивые! Они стоили самое большое пятьсот франков!
Так заканчивается знаменитый рассказ Мопассана «Ожерелье».
Ну, а дальше-то что?
Так они и остались стоять посреди Парижа?
Нет, конечно.
Форестье схватила Матильду за руку и повела к себе. Она усадила Матильду в кресло и вытащила из комода черный атласный футляр. Тот самый. Матильда огрубевшими пальцами раскрыла его, и зажмурилась, ослепленная радугой бриллиантов, и заплакала, вспомнив тот бал и эти десять лет.
– Теперь это ожерелье стоит сорок, а может, и пятьдесят тысяч, – говорила Форестье, обнимая Матильду. – Это твои деньги, моя бедняжка, твои!
Ювелир пожевал губами и отложил увеличительное стекло.
– Пятьсот франков, мадам, – сказал он.
– Как? – вскрикнули Форестье и Матильда.
– Неплохая подделка. Где и когда вы это купили? В марте 1874 года? В Пале-Рояле, у Флавиани? О, мадам! Вы разве не читали газеты? Это была афера десятилетия! Этот Флавиани продавал подделки. Осрамил наше сословие! Сейчас он на каторге, слава создателю…
– Пятьсот франков все равно твои, – сказала Форестье.
– Спасибо, – Матильда взяла деньги и быстро пошла по улице.
Вечером, когда ее муж пришел со службы, его ждал роскошный ужин – половина зайца, грушевый пирог и бутылка хорошего вина.
– В чем дело, Матильда? – удивился он.
– Мне отдали старый долг, – сказала она и протянула ему пачку ассигнаций. – Вот, ты давно хотел купить себе ружье.
не рекомендуется детям и подросткам ГЛЯДЯ НА ЛУЧ ПУРПУРНОГО ЗАКАТА
Вспомнилось в связи с разговорами о торрентах и пиратстве.
Хотя совсем не про то.
Новое зарубежное кино в старые советские времена можно было увидеть только на Московском кинофестивале, раз в два года. Ну и на разных спецпросмотрах.
У меня был товарищ Коля М., ныне покойный, увы. Умер в пятьдесят четыре года. Талантливый художник и вообще одаренный человек. Вот он через каких-то подружек в начале 1970-х получил пропуск на просмотры аж в Госкино СССР. Там новое иностранное кино показывали чуть ли не раз в неделю. По два-три фильма за присест. Ну, он, конечно, не всякий раз туда ходил.
Но примерно раз в месяц он приходил ко мне в гости и говорил, что за отчетный период всего посмотрел шесть фильмов.
Сначала он рассказывал их краткое содержание. Примерно так, как в Декамероне Боккаччо перед каждой новеллой курсивом дается ее конспект.
Рассказывал кратко, но внятно. Тема, идея, действующие лица, характеры, интересные фабульные развороты, особенности режиссуры и общая оценка.
Выслушав краткое содержание шести фильмов, я выбирал, к примеру, два.
И он начинал уже настоящий рассказ.
Пересказ фильма занимал у него минут сорок. А то и час. Это было настоящее представление. Театральное действо. Он описывал интерьеры и пейзажи, он напевал музыку, он развивал сюжет, нагнетал эмоции голосом и жестами, и главное – он изображал героев, он по-настоящему играл за них! Он даже вскакивал с места и бегал по комнате, если надо было.
У меня было полное впечатление, что я посмотрел отличный фильм. Именно посмотрел, своими глазами.
Я даже, бывало, сам рассказывал об этих фильмах друзьям.
– Где смотрел? – завистливо спрашивали они.
– Да так, был случай, – уклончиво отвечал я.
Лет шесть назад я впервые смотрел Диллинджер мертв Марко Феррери. С первых же кадров я понял, что этот фильм уже видел. Точно видел. Давно видел. Но где, когда? Потом, в самом конце, когда яхта уплывает, когда ее по-детски разрисованные паруса тают в золотом небе, я вспомнил – Коля мне его пересказывал.
бульварное кольцо СОН ПРО ИСЛАНДИЮ
Серое свежее утро. Бульвар – то ли Страстной, то ли Петровский. Женщины в оранжевых жилетах собирают ветки и остатки старых листьев, складывают в кучи и поджигают.
Теперь так не делают. Теперь ветки и листья запихивают в большие пластиковые пакеты, черные или голубые.
То есть сон – из ранешних времен. Чуть ли не из шестидесятых.
