Впрочем, и тогда эти ветки-листья бросали в кузова грузовиков.
Значит, это прилипло из дачной жизни.
На даче мы весной жгли старые ветки и листву.
Раньше жгли.
Теперь стали складывать их в мешки и отвозить на помойку.
Однако приснилось именно так.
Бульвар, женщины сгребают листья и ветки в кучи, поджигают их.
Одна такая куча веток горит светлым веселым пламенем.
Вдруг сбоку подбегает женщина. Молодая. Но сказочно уродливая и оборванная, пьяная, грязная и побитая. В руках у нее ведро с какой-то поганой жижей.
Она выплескивает его в костер.
В небо поднимается столб черного вонючего дыма.
Все кричат:
– Вы что?!
Я тоже кричу:
– Вы что?!
А она – с восторгом, с негодованием, с презрением, зная, что ей за это ничего не будет, отчетливо выговаривая каждую букву – заорала:
– Эйафьятлайокудль!
sub specie aeternitatis НЕЗЫБЛЕМОСТЬ
Вчера оказался на Покровке, около дома 29, где прожил пять лет, с 1952-го по 1956-й. А может быть, с 1951-го; уже не у кого спросить, уточнить.
Подъезд наш выходил на улицу, а квартира была – когда-то давным-давно была – самая что ни на есть роскошная: единственная в бельэтаже. Входишь в парадный подъезд, поднимаешься один марш по пологой каменной лестнице – и на просторной площадке прямо на тебя смотрит двустворчатая, тоже очень парадная дверь в квартиру.
Правда, утыканная звонками с фамилиями жильцов и увешанная почтовыми ящиками. На ящики, по тогдашней привычке, были наклеены названия журналов и газет. Чтоб облегчить задачу почтальону. То есть это была классическая московская коммуналка, я о ней уже рассказывал.
Хотелось, конечно, посмотреть хотя бы на эту дверь.
Но подъезд был закрыт на кодовый замок, разумеется.
Я подумал, что эту квартиру, да и все квартиры в этом доме, давно уже переделали обратно в великолепные апартаменты. Так случилось во многих домах в округе – и в Армянском переулке, и в Кривоколенном; в общем, я решил, что и здесь так же. И в темноватой двухоконной комнате моей бабушки теперь чья-то спальня. Или библиотека-гостиная-курительная.
Вот.
И я зашел во двор посмотреть на наши окна. Боже! Старые, растрескавшиеся рамы. Кособокие форточки. Нелепые занавески. На подоконниках цветочные горшки вперемешку с картонными коробками. А соседнее окно, где жила богомольная тетка Февронья Федоровна, и вовсе разбито и заколочено фанерой.
Значит, там все еще коммуналка. Беднее тогдашней, судя по окнам.
Есть что-то вечное в линялых занавесках,
Есть что-то бесконечное в немытых окнах,
Есть что-то запредельное в цветах горшечных,
Глядящих сверху на щербатый двор
И бывшего жильца.
экономично и достоверно СМЕРТЬ СТАЛИНА, КИНО
Недавно про войну сняли очень дорогостоящий фильм. Очень жестокий, очень шумный, очень путаный. Непонятно, кто-чего-куда-зачем…
Одни говорят: постмодерн . Другие: неудача .
Ну, ладно.
Вот вам сценарий малобюджетного фильма.
Название: «Смерть Сталина».
Главное действующее лицо: Сталин И.В.
В эпизодах: несколько человек в мундирах, костюмах и белых халатах.
Декорация: кабинет Сталина И.В. на кунцевской даче. Длительность: 120 минут.
Описание действия: Маленький усатый старик запирается в своем кабинете на даче. Идет от двери к столу, но вдруг останавливается. Морщится. Ему нехорошо. Присаживается на диван. Трет себе сердце. И падает на ковер. Лежит на спине. Дергается. Мычит. Хрипит. Успокаивается. Опять дергается. За окном темнеет. Потом снова светает. Он лежит в той же позе. Под ним расплылась лужа. Слышно, как за дверью ходят люди. Он тяжело дышит. Потом дверь открывается. Несколько человек в мундирах и костюмах по очереди заглядывают в комнату. Дверь снова закрывается. Он все так же лежит. Пытается повернуться на бок, но у него не получается. Глаза его полуоткрыты. За окном снова темнеет. Свет фонаря из окна отражается в его тусклом глазном яблоке. Снова рассвет. Он лежит в той же позе, прерывисто дышит. Дверь открывается. Входят люди в мундирах и костюмах. Стоят кружком, потом выходят. Входят люди в белых халатах. Берут его под мышки и за ноги, перетаскивают на диван. У него мокрые штаны и бессмысленный взгляд. Но он еще дышит. Потом перестает дышать. Входят люди в мундирах и костюмах. Человек в белом халате берет его за руку. Люди в мундирах и костюмах по очереди берут его за руку. Другой человек в белом халате закрывает ему глаза. Все выходят из комнаты. Он остается лежать на диване.
Вот и всё, собственно.
счет прибылей и убытков РЕСТАВРАТОР
Николай Иванович был топ-менеджер и к тому же акционер одной очень серьезной компании. Жена у него тоже работала в бизнесе; богатые люди, я же говорю. У них было несчастье: у шестилетнего сына после травмы позвоночника отнялись ноги.
Звали лучших врачей, платили любые деньги, возили по всей Европе. Все без толку.
Сядет Николай Иванович рано утром у кроватки сына, подопрет голову кулаками и думает: Господи, всё бы отдал, всё бы отдал, всё, всё всё бы отдал…
Вот.
Один раз к ним пришел реставратор, поправить антикварное кресло. А в кресле сидел мальчик и смотрел, как этот старенький столяр своими стамесками ковыряется в резных львиных лапах.
Старик говорит мальчику:
– Эй, паренек, ноги-то убери! Мешаешь!
Николай Иванович как раз проходил мимо открытой двери и бросился в комнату, чтоб заткнуть ему рот, но вдруг увидел, что мальчик поджал ноги.
– Вы… Вы это умеете? – спросил он старика, вытащив его в коридор.
– Ну, – сказал старик.
– Сколько вы хотите? Миллион долларов? Два миллиона? У меня дом на Рублевке. Берите.
– Вот, я услыхал, вы с супругой говорили. Что вы мальчишечку собрались в Аргентину везти. Клиника доктора, это, забыл фамилию. Курс лечения два месяца. Так?
– Так, – сказал Николай Иванович.
– Вот и заплатишь мне, сколько бы истратил на эту Аргентину, – сказал старик, переходя на «ты». – Копейка в копейку. Мне лишнего не надо. А пареньку по утрам ноги растирай снизу вверх. И потом станови его на пол. И постепенно отпускай.
Мальчик выздоровел. Хотелось отвалить миллион. Но старик зачем-то просил точно. Хорошо, пусть так.
На столе лежали пакет с деньгами и лист бумаги с цифрами.
– Считаем, – сказал Николай Иванович. – Самолет в оба конца. Клиника. Нам с женой гостиница. Машина. Шофер к машине. Прислуга. Переводчик. Чаевые. Наша зарплата, кстати! Ведь мы с женой два месяца бы не работали, взяли бы отпуск за свой счет, так что неполученная нами зарплата – тоже расход. Видите, все честно.
– А жратва? – спросил старик. – Почему жратву не включил?
– Нет, позвольте, – сказал Николай Иванович. – Да, мы тратили бы на еду в Аргентине, но! Но зато не тратили бы в Москве! Здесь, кстати, еда дороже. Во всяком случае, та еда, к которой мы привыкли. Так что еще неизвестно, кстати…
– Серьезный какой! – засмеялся старик и исчез.
Николай Иванович вздрагивает и поднимает голову. Мальчик спит, посапывая. Он щиплет его пятку, выглянувшую из-под одеяла. Мальчик не чувствует. Николай Иванович внутренне плачет и снова повторяет: всё бы отдал, всё бы отдал.
без спросу ПЛЕМЯННИК ЖЕНЫ ПРОФЕССОРА
У Сафонова не было женщины уже давно. Ни жены, ни подруги, ни мимолетной связи. Не говоря о проститутках, потому что он был человек немолодой и брезгливый. Сафонов, однако, притворялся, что женщина у него есть. Перед случайными визитерами притворялся, перед сантехником и электриком, перед курьером, когда заказывал по телефону пятнадцать пятилитровых бутылей питьевой воды Шишкин Лес. Он не пил воду из-под крана, даже в кипяченом виде.
Кто приходил в его квартиру, видел женские домашние тапочки в прихожей, стеганый халат и вторую зубную щетку в ванной, ну и по мелочи: брошка, цепочка, несколько тюбиков косметики на подоконнике.
Но вообще люди к нему приходили очень редко, так что он, честно говоря, притворялся сам перед собой.
Однажды он выносил мусор и оставил приоткрытой дверь. А когда возвращался, к нему в квартиру вдруг шмыгнула кошка.
– Кыш! – закричал Сафонов и принялся выгонять ее вон.
Но кошка металась по кухне, потом кинулась в комнату и забралась на шкаф.
– Кыш! – замахал руками Сафонов.
Но кошка не трогалась с места и только поводила хвостом. Тогда он свернул газету в трубку, встал на табурет и стал кошку этой бумажной трубкой бить. Но ей было небольно. Она сидела и смотрела на Сафонова желтыми глазами.
– Чего тебе надо? – спросил Сафонов.
– Ничего, – сказала кошка.
– Ты кто? – спросил он.
– Я уборку делала на улице Маневича, дом восемь, – сказала она. – Фамилия Родионовы. Квартира сто семь. Профессор Родионов, помнишь? И жена его Алевтина Петровна.
– Помню! – обрадовался Сафонов.
– Они мне ключи оставляли, а сами уезжали на дачу. И ты ко мне приходил, в пустую квартиру. Потому что ты был ихний племянник.
