Квадробер в законе - Алим Онербекович Тыналин

Представьте себе место, где сам Достоевский побрезговал бы поселить своих самых отъявленных грешников. Теперь умножьте это на сто, добавьте щепотку постапокалипсиса и вуаля - вы получите ту самую подворотню, где я имел честь очнуться.

Стены, некогда бывшие, вероятно, белыми (или хотя бы серыми), теперь щеголяли всеми оттенками желтого и коричневого. Плесень на них росла так буйно, что я всерьез опасался, не выведут ли ее вскоре в Красную книгу. Граффити на стенах представляли собой причудливую смесь революционных лозунгов и картинок, которые заставили бы покраснеть даже бывалую питерскую проститутку.

Земля под моей многострадальной задницей была покрыта слоем... чего-то. Я искренне надеялся, что это всего лишь годами утрамбованный мусор, а не что-то похуже. Хотя куда уж хуже, когда ты валяешься в луже совершенно непонятной жижи?

Воздух... О, этот восхитительный питерский воздух! Смесь ароматов помойки, прокисшего пива и чего-то неуловимо тухлого. Я почти ожидал увидеть, как этот "аромат" материализуется в виде зловещего зеленого облака.

Да, кстати. Позвольте представиться: Алексей, он же Лёха Бродяга, помесь ботаника-историка и мелкого уголовника, и вы получите примерное представление о моей новой личности.

Тело, в котором я оказался, явно знавало лучшие времена. Футболка, когда-то бывшая белой, теперь напоминала холст абстракциониста, где в роли красок выступали пятна крови, грязи. Джинсы держались на честном слове и паре булавок, а кроссовки... Ну, скажем так, в них можно было бы пересечь пустыню, не боясь наступить на скорпиона - тот бы просто сдох от запаха.

Но самое интересное начиналось, когда я посмотрел на свои руки. Татуировки. Черт возьми, я был разрисован, как новогодняя елка! Купола, кресты, какие-то непонятные символы - все это складывалось в причудливую картину, которую я боялся даже пытаться расшифровать.

«Великолепно, - подумал я, - теперь я не только преступник, но еще и ходячая энциклопедия тюремного фольклора».

Превозмогая боль во всем теле - а, кстати, откуда она вообще взялась? - я все-таки умудрился сесть. И тут же пожалел об этом: на меня уставилась парочка весьма недружелюбных рож. Выглядели они так, будто сбежали из массовки приюта для бездомных, не успев переодеться.

— Ну что, допрыгался, Бродяга? — прохрипел один из них, разминая внушительные кулаки.

«Вот черт, - подумал я, - кажется, сейчас начнется самое интересное».

Для начала я пытался сообразить, что случилось. Одновременно разглядывал эту сладкую парочку.

А теперь позвольте представить вам моих новых друзей. Первый - назовем его Глыба - был настолько широк в плечах, что, вероятно, застревал в дверных проемах.

Его лицо напоминало боксерскую грушу, по которой долго и с удовольствием били. Маленькие глазки смотрели на мир с смесью тупой агрессии и легкого недоумения, будто он постоянно пытался вспомнить, зачем вообще встал с кровати сегодня утром.

Второй - Шнырь - был его полной противоположностью. Тощий, с крысиным лицом и бегающими глазками. Он постоянно дергался, будто был на взводе, и его руки не переставали двигаться. Я готов был поспорить на свою почку (единственное, что у меня осталось ценного), что этот тип может обчистить карманы статуи.

— Ну что, Бродяга, допрыгался? — снова прохрипел Глыба, разминая кулаки размером с мою голову. — Чо молчишь, как будто язык проглотил?

— Босс очень недоволен, — подхватил Шнырь, нервно облизывая губы. — Ты знаешь, что бывает с теми, кто его расстраивает? Эй, Глыба, почеши опять об него свои кулаки.

Здоровяк лениво двинулся ко мне, не особо опасаясь. Как будто знал, что я не представляю опасности.

О да, я тоже прекрасно знал. Воспоминания Лёхи услужливо подкинули мне пару красочных картинок, от которых мой желудок снова сделал сальто-мортале. О том, как со мной разделался Глыба.

Знаете, говорят, что в момент смертельной опасности перед глазами проносится вся жизнь. Так вот, это чушь собачья. Перед моими глазами пронеслась разве что пара особо неудачных пьянок и почему-то рецепт борща моей бабушки.

Страх. Вот что я чувствовал. Липкий, противный страх, от которого тряслись поджилки и хотелось забиться в угол. Но вместе с тем, где-то глубоко внутри, начинало зарождаться что-то еще. Злость? Отчаяние? Безумие? Я не мог точно сказать, но чувствовал, как это «что-то» начинает менять меня изнутри.

— Эй, ребята, — услышал я свой голос, хриплый и какой-то чужой. — А вы не думали сменить профессию? Знаете, в цирке всегда нужны клоуны. Вам даже грим не понадобится.

Боже, зачем я это сказал? Видимо, инстинкт самосохранения решил взять выходной.

И тут я почувствовал это. Мое тело начало меняться. Кости хрустели, мышцы напрягались, а кожу будто стягивало невидимыми нитями.

«Ну вот, - подумал я с истерическим весельем, - сейчас начнется самое интересное. Надеюсь, хотя бы мои новые когти будут достаточно острыми, чтобы выцарапать на моей могиле эпитафию: «Здесь лежит идиот, который не вовремя открыл рот».

Знаете, есть такой замечательный совет: если вы оказались в яме, первое правило - перестать копать. Так вот, я решил этот совет героически проигнорировать и продолжить рыть себе могилу. В прямом смысле.

— Ребята, — сказал я, пытаясь встать на ноги и при этом не испачкаться снова, — может, обсудим это как цивилизованные люди? Знаете, за чашечкой чая, с печеньками...

Глыба посмотрел на меня так, будто я предложил ему станцевать балет.

— Ты чё, совсем охренел, Бродяга? — прорычал он, делая шаг вперед. Его кулаки при этом начали... дымиться? Черт, кажется, я знаю, кто в детстве баловался с микроволновкой.

Шнырь, тем временем, начал как-то странно вибрировать. Сначала я подумал, что у него просто нервный тик достиг нового уровня, но потом заметил, как его очертания начали размываться. Прекрасно, у нас тут свой доморощенный Флэш. Интересно, он тоже носит обтягивающее трико?

— Слушай, Бродяга, — пропищал Шнырь голосом, от которого, наверное, даже крысы в подворотне поморщились, — ты же умный пацан. Должен понимать, что с боссом шутки плохи. Отдай бабки по-хорошему, а?

Бабки? Какие, к черту, бабки? Я лихорадочно пытался вспомнить что-нибудь из памяти Лёхи, но, видимо, эта конкретная часть воспоминаний