очистки, участковому или в ЖЭУ, но… Нет такого закона, который запрещал бы им послать нахрен журналиста. Мой единственный инструмент — это слова «хотите — сделаем было-стало, какие вы молодцы все исправили, или — будет критический материал…» Охренительный кнут и пряник, а? В большинстве случаев им пофиг! Да там даже звонить порой некому… Один спился, второй — повесился, третий делает вид, что на больничном!
Зборовский аж вскочил со ступеньки и теперь метался по лестничной клетке, как раненый лев.
— И меня задолбало! Задолбало, что я ною и переживаю, и думаю, что ни-че-го не могу сделать! — его жесты были очень экспрессивными, почти как у Адольфа Алоизовича. — А я не тот человек, который любит ныть. Я возьму — и баллотируюсь в земское собрание Вышемира, и меня выберут, от нашего округа, я тебе точно говорю! И я им, гадам, хвосты накручу, затошнит! Ты вот подпись поставишь за меня?
— Конечно, — не думая ответил я. — Давай, распечатай табличку для списка, завтра пройдемся по дому, сто подписей за полчаса насобираем! Тебя ж все знают, ты — мужик что надо. И плакаты с твоей мордой распечатаем, на каждой доске объявлений повесим, у подъездов. Я абсолютно уверен: наш райончик будет за тебя!
— И я уверен, — без ложной скромности сказал Женя. — Выберут. А потом я подниму на рога собрание и изберусь в управу — или председателем, или замом. Если предводителем — все, аллес капут, как говорит Шифер. Я их уничтожу. Но…
Тут он тягостно вздохнул и посмотрел в сторону двери своей квартиры. И я его прекрасно понял. Такой человек, как Зборовский — он неприступен. Его не на чем ловить, у него нет скелетов в шкафу. Он не сношает проституток, не берет взяток, не скрывает доходов, не употребляет наркотики. Хороший семьянин, честный гражданин, настоящий мужчина. Но… Жена, дети. Семья. Слабое место любого хорошего человека.
— Я убью любого, кто хоть пальцем попробует тронуть твоих, Жень, — проговорил я и внимательно глянул ему в глаза. — Не только твоих, кого угодно из нашего подъезда. Да и тем более… У тебя — дети.
— Дети… — он кивнул. — За детей, я так понял, ты бы и на дракона вышел, да? У тебя крыша в этом направлении поехала? Я типа за справедливость, ты — за детей. Каждый сходит с ума по-своему…
— И на дракона, да… — задумчиво протянул я.
— Э! — сказал дракон. — НА МЕНЯ-ТО ЗА ЧТО? Я ТОЖЕ, МОЖЕТ, ЭТО… К ДЕТЯМ КАК БЫ… НУ… ЗА ДЕТЕЙ, В ОБЩЕМ. ЭТО ЖЕ — ДЕТИ! ПУСТЬ БУДУТ, ЭТО САМОЕ…
Кажется, я впервые чувствовал, что дракон — в замешательстве! Это что получается? Никогда до этого не слышал от чешуйчатого ничего подобного! Это что же — лёд тронулся? Он меняет меня, да, я чувствую это и боюсь этого… Но и я меняю его? Может быть — возможен какой-то межличностный компромисс? В конце концов, с Гошей мы его нашли и просто перестали заморачиваться, перемешав за время моего тут присутствия все воспоминания в один причудливый клубок, из которого при необходимости доставали одну нить за другой.
Там — мое детство и компьютерные клубы, и ловля рыбы в Ведриче на «телевизор», и республиканская олимпиада по истории, и айки-крав-мага, тут — его детство и игры в «диких уруков» за гаражами, и самопалы из водопроводных труб, и великокняжеская олимпиада по истории, и русский кулачный бой. Бери и пользуйся… Может, и с драконом так выйдет?
— ХРЕНА С ДВА, — сказал дракон. — ТЫ — МОЙ.
— Да уж, есть, о чем задуматься, — растолковал по-своему мое молчание Зборовский. — Но раз прикроешь — то я не боюсь. Я-то видел, как ты тут подъезд драил в тот раз от кровищи… И вот этих — разогнал. Как ты сказал? Банду четырех? Там один Кацура чего стоит, сиамец этот. Я видел, как он лягается — страшное дело! Ты крутой мужик, да? В Поисковом служил…
— Да я там больше с лопатой, чем с автоматом, что вы все с этим Поисковым… — отмахнулся я.
— Знаю я, что вы с лопатами там вытворяете! Это же кошмар! Слушай, а ты в мою команду не хочешь? Помощником депутата или вообще — баллотироваться вместе? Ты ж сто подписей влет соберешь! Учителя, родители детей, да кто угодно! За тебя проголосуют! Да что там — если ты будешь баллотироваться, то мне как бы и не нужно тогда, я за тебя — всеми руками и ногами!
— ДАВАЙ! СОГЛАШАЙСЯ! — заревел дракон. — ЭТО НАШ ГОРОД ПО ПРАВУ КРОВИ И СИЛЫ! ВЕРНЕМ ЕГО!
— Не-а, — покачал головой я. — Я без амбиций в этом плане. Слишком хорошо знаю, во что превращусь, если решу двигаться в эту сторону. «Велика моя жалость к малым мира сего, и великая сила нужна мне, чтобы творить добро…»
— Это цитата? Митрандир? Ты цитируешь Митрандира? — удивился Зборовский. — Я и не думал, что кто-то кроме меня тут увлекается такими вещами… Илуватаризм и всё такое… В нашем богохранимом отечестве?
Я аж крякнул от удивления. Поди ж ты, илуватаризм! Все-таки другой мир — это другой мир. Теорию-то я знал, начитался уже, но привыкнуть, что одной из мировых религий тут является вера в Эру Илуватара, валар и майар — было очень непросто. И Митрандир — по-русски Гэндальф, играл там роль некоего своеобразного Заратустры или — Лао-Цзы, если угодно.
— Лаэгрим же вроде сторонники гелуг эстель, и тоже Эру молятся, так что и в богохранимом отечестве это вроде как вполне допустимо… — почесал затылок я, и сосед закатил глаза.
— О, Боже, я же говорю с историком, зачем я вообще рот свой открыл? — он тут же поднял вверх руки. — Короче, мне самому придется, да? Ч-черт, я ведь не в том плане, чтобы личная власть и тому подобное, я людям хочу помочь, а другого варианта, кроме как возглавить весь этот бардак — не вижу. Хотя не представляю себе, как мне — журналисту — разогнать всю эту камарилью и навести порядок. Но — представлю, разберусь, разгоню. Дайте только срок!
— Никогда бы не заподозрил тебя во властолюбии. Твой вариант — это эффективный альтруизм. Мол, если не я — то кто? И если не так — то как? И я
