– Хорошо у тебя письмо выходит. Чисто, гладко. Только в седьмой строке выносную «a» смазал. А так – здорово.
Святые угодники! Телохранитель, смыслящий в каллиграфии?! Да где такое видано?! А значок-то и в самом деле смазан. Ну и глаз у него!
– Ну ты не обижайся. Сам-то я только читаю, а письмо у меня – как курица лапой.
Микаэль этот был какой-то… непроницаемый. Кристиан увидел его впервые почти две недели назад, когда их отправили в Шаттенбург, и с тех пор нюрнбергский мечник вряд ли сказал ему больше полусотни слов. Даже с баронским оруженосцем Кристиан говорил чаще, хотя тот все больше интересовался, неужели послушники совсем не пьют и никогда-никогда «это самое»? Микаэль же в основном помалкивал. А теперь – вон чего: говорит!
Телохранитель вдруг улыбнулся. Чуть заметно, но все-таки.
– Думал, ты на площади испугаешься. Ан ничего, не струхнул. Хорошо ту ведьму придавил.
Юноша только плечами пожал. Похвала воина неожиданно оказалась ему приятна: наверное, потому, что сам он о степени своей отваги был совершенно иного мнения. Но раз Микаэль здесь…
– Святой отец уже вернулся?
– Нет пока. Прислал к тебе с поручением.
– С поручением? – Лицо Кристиана вытянулось.
– Ну да. Надо бумагу написать, что инквизиция объявляет время покаяния. Что у желающих покаяться есть три дня, а кто с повинной не явится, пусть потом на себя пеняет.
– Тут же… – Он вспомнил описание округа Финстер, которое изучил во время поездки. – Тут же восемь деревень в округе. На всю ночь работы.
– Ты одну бумагу сделай: Девенпорт зачитает и поедет дальше. На каждую деревню писать – чернил не напасешься.
– А почему Девенпорт?
– Так святой отец с бароном договорились. Каждый честный католик должен в меру сил помогать церкви. Ты давай пиши быстрее, я мешать не буду.
И Микаэль, не меняя позы, прикрыл глаза.
* * *
Разбудил нюрнбержца щелчок пенала.
– Что, закончил?
– Да, – кивнул послушник.
– Хорошо.
Потянувшись, Микаэль поднял с пола мешок. Распустив завязки, достал два свертка.
– Держи, – он протянул Кристиану один из них. – Держи, говорю.
Сверток оказался довольно тяжелым, пах железом и маслом. Развернув ткань, юноша увидел изрядных размеров кинжал в неброских деревянных, обтянутых кожей ножнах. Неуверенно взявшись за рукоять, он вытянул тускло блестящий клинок – широкий, сужающийся к острию.
– Это тебе, – сказал Микаэль, словно отвечая на невысказанный вопрос. – Не ждал, что стоящий клинок найдется, но кузнецы здесь умелые есть. Город этот вовсе не такой тихий, как кажется, так что железо не помешает.
– Да, наверное… – согласился Кристиан. От сказанного бывалым воином по спине у него побежали мурашки, и пальцы невольно сжались на рукоятке. – Вот только я…
– Не умеешь с оружием управляться, – нюрнбержец кивнул. – Не беда, дело поправимое.
Он принял из пальцев послушника собственный подарок, и юноша в тот же миг понял, как должен держать оружие настоящий боец. Клинок блестящей рыбкой резвился в руках Микаэля: и тот не пытался впечатлить молодого писаря – всего лишь знакомился с кинжалом, попутно давая представление о его возможностях.
– Это гольбейн, такие швейцарцы любят. Не слишком изящен, но надежен. Видишь – клинок у основания широкий, а к острию на нет сходит? Удобно: даже толстую куртку проткнет. А на обратном ходе можно зубы проредить.
Воин показал, что рукоять сильно расширяется: когда гольбейн держишь в руке, из сжатого кулака выдается массивное оголовье черена.
В следующее мгновение кинжал вернулся в руки Кристиану – и словно потускнел, как тускнеет чешуя рыбы, вытащенной из реки. Послушник сглотнул: ему уже не терпелось научиться владеть клинком хотя бы вполовину так же ловко.
– Будет время – поупражняемся? – произнес Микаэль и, не дожидаясь ответа, развернул второй сверток. – Ужинал?
Желудок Кристиана предательски забурчал.
– Понятно. Я и сам куска не перехватил, хотя столы там ломятся. Ничего, попросил поваренка, он вынес кое-что.
Поваренок попался нежадный: в свертке обнаружились приличных размеров ломоть оленины, исполинская гусиная нога, несколько крупных, в каплях жира, звенышек рыбы и два больших, с кулак – с кулак Микаэля, не Кристиана, – куска сыра. Да еще из мешка телохранитель выгреб с дюжину печений с орехами и пять яблок.
– Налетай.
Юноша взял рыбу и кусок сыра, нюрнбержец вгрызся в гусиную ногу.
– А что там на ужине?
– Да скучища, – с набитым ртом ответил воин. – Всем не по себе, улыбаются через силу. Музыканты по струнам не попадают, дудят невпопад. Жены ратманов за мужей цепляются, словно без них упадут. Была там, правда, фрау одна…
Микаэль цыкнул зубом.
– Красивая? – рискнул спросить Кристиан.
– Мм? Ну да, красивая, но не в том дело. Говорят, живет одна в имении за городом: ни мужа, ни детей, вовсе родни никакой. Хозяйство у нее чудное: вроде и обустроено, и земли немалые, а хлеба не растит, скота – с гулькин нос, пива не варит, сыра не делает, кож не готовит. Немного меда купцам продает, да и то не каждый год. И все. С каких денег-то живет? Может, наследство? Странное дело.
Кристиан не нашелся что сказать, поэтому промолчал. Да и рыба оказалась на удивление вкусной. Проглотив последний кусок, Микаэль потянулся и вкусно зевнул. Юноша тоже не сдержался: зевок чуть не разорвал ему рот.
– Э-э, да ты, брат, носом клюешь… Давай-ка иди спать, – хлопнул его по плечу нюрнбержец. – Время позднее, а день небось будет не из легких.
– Но ведь надо, чтобы отец Иоахим на бумагу печать поставил. И Девенпорту потом передать, – неуверенно сопротивлялся послушник.
– Сам передам. Утро вечера мудренее.
Дождь, зарядивший вечером, к ночи наконец-то пошел на убыль, а затем и вовсе прекратился, но промозглая сырость, казалось, пропитала сам воздух. Похолодало… Похолодало? Да это все одно, что про солнце сказать: «Яркий фонарь у этого трактира!»
Густав Фейрах, кожевник в четвертом поколении, выдохнул облачко пара, сплюнул на обочину и знобко повел плечами. И что за оказия понесла его на ночь глядя в дорогу? Переночевал бы у Хейнрика, не оскудела бы мошна из-за пары грошей, зато ехал бы поутру со спокойной душой. Но уж шибко не понравилась ему компания, пировавшая в почти пустой трапезной трактира. И вроде не буйствовал никто, не горланил пьяных песен, за ножи не хватался. Но стоило только один взгляд бросить – и ноги сами понесли за порог, в вечернюю сырость. Уж лучше протрястись полночи да после отогреться у домашнего камелька, чем ночевать рядом с эдакими ухорезами! И что за демоны принесли их в тихую харчевню, прости господи!
Снова сплюнув, Густав плотнее закутался в потертый, видавший виды дорожный плащ, подбитый волчьим мехом. Досада жадно глодала его изнутри, как мышь, пробравшаяся в сердцевину сырной головы. Досаду хотелось утолить.
Обернувшись, он бросил смурной взгляд на мирно дремлющего Франка. Вот уж кому ни сырость, ни холод не помеха. Хоть сутки напролет готов дрыхнуть, орясина! И что, спрашивается, толку от верзилы, окромя поистине медвежьих лапищ? Да, кожи мять парень горазд, и в шуточном единоборстве на ярмарке заломать супротивника – тут ему тоже равных нет. А в остальном – дубина дубиной. Против ловкого ножа под ребра медвежья силушка – не спасение. Хорошо, что его, Густава Фейраха, здравомыслие еще не покинуло и он увез Франка от греха подальше. Парень души простой, чуть что, сразу в драку лезет. А с той ватагой у Хейнрика уж верно дело бы без крови не обошлось, прости господи!
Чувствовать себя благодетелем и здравомыслящим мужем было куда приятнее, чем мокрым индюком, сбежавшим от одного лишь намека на неприятности. Густав слегка расслабился, оживился и начал оглядываться по сторонам.
Быстро смеркалось. Лес уже утратил свою глубину и краски, сосны перестали напоминать храмовую колоннаду, светлый бор превратился в темные стены, обступившие дорогу, сжавшие ее с двух сторон. Настроение, едва приподнявшись, вновь безнадежно рухнуло. И угораздило же выдаться такому вечерочку. А уж про подступающую ночь и думать не хотелось. Эх, голова дурная! Мог ведь еще задержаться у кузена, да поспешил с товаром домой. А теперь вот трясись – то ли от холода, то ли от липкого, пробирающего до костей страха…
Густав поймал себя на том, что разглядывает смутно различимую в темноте дорогу, не решаясь отвести взгляд от разбитой, раскисшей после дождя колеи. Влево посмотреть? Вправо? Какое там! Страшно, как ребенку, забившемуся под одеяло. Жутко.
Да что же это с ним, в самом деле?! Ведь и прежде приходилось ночь в дороге коротать, но никогда, никогда еще так не трусил! Даже в местах, полных разбойников, – ну там, ясное дело, боялся, но чтобы так… Что же это, силы небесные, творится сегодня с тобой, Густав?
– Фрр… – прошептал кожевник срывающимся голосом. – Фра-анк!
