Ознакомительная версия.
Совершенно не хотел снова ее перебивать, но как-то почти помимо воли спросил:
– А что насчет миражей, которые появляются в дождь? Бывают такие?
– Не знаю, – беспечно ответствовала толстая девица. – Этого мы пока не придумали.
– Не придумали?
– Не успели, – кивнула она.
И вдруг запоздало смутилась, осознав, видимо, что выступила с лекцией перед посторонними взрослыми людьми. И сделала это вовсе не в мечтах. Не в пылком своем воображении, не в фантазиях. А взяла и все рассказала. Громко и четко, вслух.
Покраснела так, что нежный румянец стал похож на опасный ожог. Огляделась, явно прикидывая, не лучше ли выскочить из-под тента и убежать, но дождь по-прежнему не просто лил, а стоял стеной. Пересилила себя, сказала:
– Просто мы книжку пишем про волшебные миражи. С… с братом.
На последнем слове голос ее так дрогнул, что сразу стало ясно: никакого брата нет и в помине. Только в фантазиях. Причем брат скорее всего двоюродный, чтобы мог при случае, если вдруг очень понадобится, оказаться еще и женихом. Мечтать-то не запретишь.
Ну или нет. Глупо все-таки за других додумывать, руководствуясь исключительно собственными представлениями о том, что должно твориться у людей в головах.
– Ну вы с братом даете! – восхитилась женщина-амазонка. – Просто юные Борхесы какие-то. Но Борхес был одинок, а вас двое. Вам веселей.
– Да, – пылко кивнула толстуха. – Нам друг с другом очень повезло!
– А вы можете записать мне на бумажке, как они все называются? – внезапно спросил старик-цветочник.
– Кто – все?
– Ваши миражи. Я бы внучке про них рассказал. У нас с ней договор: встречаемся по воскресеньям, и я рассказываю шесть сказок, за каждый день недели, пока не виделись, а потом седьмую – большую воскресную. Очень трудно бывает так много нового сочинить. А тут я ей перескажу ваши истории, как получится, а потом дам бумажку: «Видишь, специально для тебя записали имена миражей». Вот она обрадуется!
Интересная внучка у него получается. То на машине к морю возит, то сказки ей подавай. Впрочем, чего это я, внучек может быть несколько. Скорее всего, так и есть.
– Я бы вам все написала, но у меня нет бумаги и ручки, – огорченно сказала повелительница вымышленных миражей.
– Ну вот тут-то я вам и пригожусь.
Достал из рюкзака ручку и специальный блокнот с легко отрывающимися страницами, для раздергивания на записки самое то. Вырвал сразу несколько, вручил толстухе. Та снова отчаянно покраснела, от смущения поперхнулась благодарственными словами и принялась строчить.
– А теперь вовсе нет никакого дома. Ни красного, ни белого, ни низкого, ни высокого, – флегматично заметила женщина-амазонка.
Губы ее иронично кривились – дескать, вот какие забавные штуки порой случаются с нами, взрослыми, серьезными, психически нормальными, кто бы сомневался, людьми. А глаза она отвела, опасаясь, вероятно, что испуганный взгляд выдаст ее с головой.
Дождь стоял такой плотной стеной, что разглядеть перемены, произошедшие на другой стороне улицы, толком не удавалось. Вроде бы, действительно, больше никаких зданий, только деревья. Высокие, с пышными зелеными кронами. А вот разобрать, сколько их там – несколько штук, целый парк или вообще лес – уже не удавалось.
Подумав о парке, обернулся – интересно, хотя бы ворота Бернардинского сада на месте?
Ага, держи карман шире. Шиш тебе, а не ворота. Площадь какая-то там теперь. С фонтаном, что в такой ливень особенно актуально.
Мираж, конечно. Что же еще.
Ну, правда кафе «Strange Love» никуда не делось. Надо же, какой стойкий оказался объект. Просто теперь оно лепилось к площади, а не к окружающей сад стене. Но на дизайне и названии это совершенно не отразилось.
Сказал:
– Шутки шутками, но иначе как миражами это пожалуй действительно не объяснишь. Разница температур, преломление света – вот и хорошо, пусть себе преломляется на здоровье. Всяко лучше, чем наспех придумывать внезапные испытания какого-нибудь галлюциногена массового поражения, удачно растворяющегося дождевой водой. Или что мы вообще умерли и сидим тут в очереди в рай, как в общественную поликлинику.
– Вы тоже так подумали? – удивилась амазонка.
– Естественно. Все мы воспитаны примерно на одних и тех же книжках и фильмах. И когда что-то идет не так, сразу спрашиваем себя: «А не умер ли я часом? Это бы многое объяснило». Но я, честно говоря, думаю, смерть – такое событие, которое сложно не заметить.
– Ну здрасьте. А если во сне?
Вздохнул:
– Ну разве что во сне.
– Моя внучка… – подал голос старик-цветочник. Осекся, поспешно добавил, словно бы перебив сам себя: – Внучка не раз говорила, что если уж умирать, так лучше во сне, чтобы не успеть испугаться. А то как-то глупо получится – прожить хорошую интересную жизнь и закончить ее таким сильным страхом, от которого даже себя забываешь. Тогда получится, что все остальное насмарку. Не считается, не имеет цены, зачем оно нужно, если в самом конце не будет ничего, кроме страха. Поэтому лучше всего умереть во сне, она так решила, и все получилось… Ну, то есть обязательно получится, когда она станет старой, внучка у меня молодец.
Вот оно значит как.
– И дождь все не прекращается, – вздохнула женщина-амазонка. – Еще немного, и я забуду, что бывает просто нормальная человеческая жизнь, без миражей и дождя.
– Я записала, – наконец сказала толстуха.
Отдала исписанные листочки старику, а ручку машинально сунула в карман своего черного балахона. Не стал напоминать, что ручка на самом деле его. Ясно уже, что бедняжка смутится так, словно ее застукали на попытке вынести кило леденцов из сиротского дома. Еще чего доброго убежит потом в дождь от стыда. С пылкими юными барышнями надо быть очень осторожным, потому что страдать, переживать и терзаться они уже научились, а просто жить – еще нет.
– Ну вот и миражи прошли, – будничным тоном заметила она, оглядевшись по сторонам. – Дом выглядит как положено. И вообще все.
Это было, скажем так, некоторое преувеличение. Лесопарк и площадь с фонтаном к тому времени и правда исчезли, но высоченный, никак не меньше девяти этажей дом из темного, почти черного камня, возникший на углу Майронё и Барборы Радвилайте, совершенно не походил на коричневый трехэтажный, который стоял здесь всегда. И широкий проспект с магазинами и кафе на месте Бернардинского сада тоже был не совсем уместен. То есть ладно, пусть будет, если уж появился, никаких возражений, но не пытайтесь меня убедить, будто это и есть «как положено». Кто бы его ни положил.
Со стороны проспекта к ним стремительно приближался человек – ну наконец-то, хоть кто-то живой и антропоморфный, а то посидишь так под этим тентом, в окружении стены дождя еще пару часов, или лет и окончательно разуверишься в существовании рода человеческого. Откуда бы здесь взяться еще каким-то людям? Нет их больше. И не было никогда.
Но высокий человек в длинном черном плаще, с огромным, примерно полутора метров в диаметре черным зонтом, приближавшийся к ним со стороны невесть откуда взявшегося проспекта, явно не испытывал ни малейших сомнений в собственном существовании. Очень уж бодро, почти вприпрыжку шел он по лужам и очень уж весело улыбался им, всем сразу. И приветливо махал рукой.
– Рыжик! – закричал он издалека. – Держись, спасение близко! Я принес тебе зонт!
Толстуха подскочила, уронив стул, на котором сидела, счастье еще, что выстоял одноногий тент. Тоже замахала руками, заорала что-то – видимо, имя. Разобрать в любом случае было невозможно. Но ясно, что много раз повторяется «а».
– Брат за мной пришел! – гордо объявила она.
– А как же он узнал, куда идти? – удивилась женщина-амазонка. – Связи-то нет.
– Ну так это сейчас не стало, а сначала была. Я ему сразу написала, похвасталась, как удачно спряталась от дождя под тентом возле кафе «Strange Love». Не просила спасать, но сами видите, брат все равно тут как тут, с самым большим в мире зонтом!
Согласился:
– Да, зонт у него – это нечто. Сам бы такой хотел.
– Спасибо! – сказала толстуха всем сразу. – Хорошего дня! Надеюсь, дождь скоро все-таки закончится. Или за вами тоже кто-нибудь придет.
Вот не факт, что это – доброе пророчество. Совершенно не факт.
Смотрел вслед удаляющейся парочке в черном, под черным огромным зонтом – хороши! Так-то мужчина, пожалуй, слишком высок и костляв, а барышня все-таки чересчур толста, но нельзя не признать, что в качестве черного силуэта, неспешно удаляющегося по пустынному проспекту, постепенно тающего в немилосердных потоках небесной воды, они прекрасны и совершенны. Была бы ручка, зарисовал бы, но ручка, увы, удалялась сейчас от хозяина в кармане повелительницы миражей, адской плюшки, застенчивой и рассеянной. Ладно, черт с ней, пусть уносит, не гнаться же за ними теперь под дождем по проспекту, возникшему неизвестно откуда на месте Бернардинского сада.
Ознакомительная версия.
