взамен им начали появляться ростки гордости за сына. И меня это вполне устраивало, так как это означало, что Елена Викторовна будет меньше душить своей опекой и, может быть, меньше лезть в мои дела.
Господа из имперской канцелярии уехали около половины пятого, намекнув, что ко мне у них еще будут вопросы, но позже. И дело, заведенное по происшествию в «Ржавом Париже» вряд ли завершится быстро, потому как открылось слишком много интересных обстоятельств. Вот каких именно, мне выведать не удалось. В свою очередь я попытался внушить им мысль, что произошедшее в клубе — есть не что иное, как очередная попытка убить меня, и очень вероятно, что она связана с предыдущими попытками. На мое желание увязать все эти покушения, а также искать связи с убийством моего отца, Захаров ответил коротко и неопределенно: «Посмотрим». Вот так… И можно подвести предварительную черту: у них свои интересы и свои цели, а у меня свои. И вовсе необязательно они пересекаются, даже если поначалу кажутся интересами общими. Раз так, то только я сам, ни на кого особо не надеясь, должен искать истину и добиваться своих целей.
Едва я поднялся в свою комнату и расслабился для начала магических практик, как дворецкий по говорителю известил:
— Ваше сиятельство, полиция к вам!
Ну вот еще этого не хватало! Точно Гера строит козни. Пришлось выйти.
Общались мы со старшим урядником минут двадцать. Я ответил на несколько вопросов по случаю в той же «Ржавке», объяснил им, что меня пытались убить и я лишь оборонялся. Дал понять, что этим делом параллельно занимается канцелярия Императорского Надзора Чести и Права, и пусть делают запрос им, а его сиятельство, то бишь меня, незачем беспокоить. После чего урядник открыл папку и протянул мне квитанцию со штрафом в 75 рублей за опасное пилотирование в центре города.
Ну и ладно. На этом разошлись.
Уже возвращаясь к себе, на лестнице я встретился с мамой. В новом платье от модного дома Ткачевых она выглядела великолепно, благоухая египетскими духами и улыбаясь. О приезде полиции она не знала, так как была увлечена сборами в гости к барону Евстафьеву, и у дворецкого хватило благоразумия не ставить ее в известность.
— Саш, как я тебе? — спросила она, сделав эффектный поворот, от которого чуть разлетелись ее каштановые локоны.
— Мам, ты очень! Правда очень, очень красива и невероятно свежа, — ответил я с абсолютной искренностью.
— Я к Евстафьеву. И вот думаю… — она прислонилась к перилам, чуть выставив вперед правую ножку. — Может Евклид Иванович немного староват для меня. То есть нет, мы с ним почти ровесники, но…
— Что «но»? — мне захотелось засмеяться. — Тебе нравится кто-то моложе?
— Я сама пока не знаю. Просто ты говорил, что он меня очень любит, а я пока не могу определяться, — сказала она и засмеялась.
— Раз не можешь, то не спеши с этими определениями, — сказал я, чмокнул ее в щеку и стал подниматься дальше.
Но уже через несколько ступеней не сдержался и обернулся. Елена Викторовна в самом деле выглядела восхитительно и намного моложе своих лет.
Зайдя в свою комнату, я бросил взгляд на рабочий стол — письмо от Голицына лежало там, и я его до сих пор не распечатал. По-прежнему беспокоил вопрос: почему именно бумажное письмо и никаких сообщений от него на эйхос? Пока я общался с графом Захаровым и его коллегой, потом полицейским урядником, мне на эйхос прилетело три сообщения: от Айлин, Талии и капризной госпожи Ковалевской. Особо интересно, что там такого наговорила княгиня после нашего прохладного завершения беседы в школе. Но сердечные дела пока в сторону — я решил начать с письма Жоржа Павловича. Сел в кресло и решительно вскрыл конверт.
Пробежал глазами первые строки. Вот тебе на… У меня даже челюсть отпала.
Я еще раз перечитал письмо графа Голицына. Смысл его сводился к тому, что кто-то отслеживает сообщения с его рабочего коммуникатора и, вероятно, домашнего. Соответственно за сообщениями на эйхос шпионили тоже. И Жорж Павлович сокрушался, что пока не совсем понимает, как это можно сделать технически: все рабочие терминалы инженеры обследовали, но пока не нашли каких-либо сторонних подключений. Поэтому граф принял решение поддерживать общение в рамках нашего проекта только бумажными письмами. Разумеется, сообщения, не касающиеся технической стороны проекта, можно и передавать обычными посланиями через эйхос. В конце письма Голицын много недоумевал, мол, как? кто посмел? Для Жоржа Павловича это казалось таким же невероятным, как если бы почтальон с милой улыбкой вручал ему вскрытые конверты и пометкой «прочитано». Для меня же вопрос «кто посмел⁈» был вполне ясен. Кто, как не вездесущие бритиши, которые не первую сотню лет суют свои сопливые носы в наши внутренние дела, нашу политику и особенно наши передовые научно-технические разработки. Думаю, Жорж Павлович это понимал не хуже меня. А его недоумения сводились к желанию понять кто именно эти мерзавцы поименно. И еще меня интересовало каким образом мой старший друг прознал о том, что сообщения отслеживает кто-то посторонний. Об этом, разумеется, граф не распространялся, имея какую-то свою хитрость против хитростей наших заклятых «друзей».
В ответ Голицыну я не стал мучить бумагу, а взял эйхос и передал следующее:
«Все понял, ваше сиятельство. Выводы сделал и буду следовать дальше вашим инструкциям»
И немного подумав, учтя ту часть письма, в которой он говорит о содержимом коробки — устройствах, собранных его инженерами, добавил:
«По меньшей мере три присланные вами „штучки“ я доведу до ума сегодня же. Завтра можете забрать их у нашего дворецкого. Ведь я знаю, как вам не терпится их опробовать. Не скрою, не терпится и мне».
Одновременно у меня возникла мысль: если кто-то из «заклятых друзей» перехватит это сообщение, то он может прислать своих людей под видом курьера от Голицына. Рискованно, конечно, с их стороны, но могут. Антон Максимович вряд ли способен распознать, кем послан курьер, и здесь следовало бы как-то перестраховаться. Я не опасался, что устройства, названные мной «эрминговый преобразователь Голицына-Елецкого», попадут в недобрые руки, ведь вся хитрость вовсе не в устройстве преобразователе, а моих магических установках — их никто не сможет воспроизвести. Это все равно что подсунуть свиток написанный на лемурийском — будут ломать головы годами, но не поймут ни слова. Да мы рискуем потерять три устройства из пяти, которые лежали в коробке, но себестоимость их невелика. Взамен, мы можем получить кое-какую информацию: кто приезжал (хотя бы внешний вид), на каком транспорте и всякие мелкие делали, которые могут оказаться полезны — об этом я проинструктирую дворецкого. Эта мысль тут же получила дальнейшее развитие: а ведь здесь можно с большой пользой использовать лазутчика, не Эршага Нуи, а другого, заранее подготовленного. Вот только для этого нужен сам лазутчик.
Ладно, об этом пока рано думать. Вопросы важные, но я вернусь к ним позже. Сейчас мне требовалось хоть немного времени уделить магическим практикам. Заняться ими я решил лежа на кровати. И уже устраиваясь на подушке, позволил себе маленькую слабость — все-таки включил эйхос и прослушал сообщение княгини:
«Елецкий, ты что ли обиделся? Ну да, я бываю такой, находит всякое настроение. Если не можешь сходить за туфлями в субботу, давай в воскресенье. Я даже не поеду с родителями на верховую прогулку».
Ах, вот как? Княгиня все-таки попятилась в своих амбициях. Пожалуй, я приму ее предложение, но пока не буду отвечать. Сделаю это не раньше, чем прослушаю послание Айлин и Талии. Сейчас самое главное прокачка «Лепестков Виолы». Я закрыл глаза и перешел в то пограничное состояние, которое позволяло значительно улучшить мою связь с магическими основами этого мира.
Ужин вышел скучный, но сытный. За столом я оказался в гордом одиночестве, а прислуживала, увы, Надежда Дмитриевна — Ксении в столовой не оказалось. Поэтому я быстро справился с крупным ломтем белуги — зарумяненный до приятного хруста на гриле, на вкус он был потрясающим. Выпил чай, попутно ублажая себя клубничным суфле, и поднялся в свои покои. Прежде чем вернуться к занятиям магией, я ответил на сообщение Айлин и баронессы Евстафьевой, последняя предупреждала, что меня посетят чиновники из имперской канцелярии и сокрушалась, что наша встреча откладывается. Затем немногословно ответил Ковалевской, мол, ее идея встретиться в воскресенье хороша, и занялся
