Кристиан огляделся. Вдоль левой стены тянулись длинные широкие нары, на полочках дожидались своего часа стопки разновеликих щербатых чашек и мисок, вдоль правой на дерюжках грудами лежала репа. Котелок сытно пыхал на грубовато сложенной печи: судя по запаху, варили ячменную кашу. Наверное, здесь даже было уютно – для тех, кто не имел никакого другого дома.
– Нет, не все, – вразнобой откликнулись старику дети, не сводившие глаз с незнакомого гостя. – Заноза где-то еще пропадает, дядя Теодор… Ой!
– Ну сколько раз я просил вас оставить эти клички, – вздохнул священник и вдруг прикипел взглядом к столу. – И как же это понимать?
Дети, потупившись, молчали.
– Откуда это? – Старик поднял миску с маленькими медовыми колобками, обвиняюще ее потряс. – И не говорите, что добрые люди дали. Есть у нас в городе добрые, не скажу плохого, но каждый из них знает, что вам нужнее хлеб, чем сласти. Так откуда?
– Заноза принесла, – буркнул, не поднимая глаз, вихрастый мальчишка. – Только не ругайте ее, дядя Теодор, не ругайте! Она…
– Она – что? Она их на дороге нашла? – Борода священника воинственно встопорщилась. – Денег на сласти у вас нет, а значит, она стянула у кого-то либо сладкое, либо монеты. А ведь воровство – это…
– … это грех, мы знаем, – захныкали дети. – Но не ругайте ее, дядя Теодор, пожалуйста!
– Да что же мне с вами делать-то, – старик устало опустился на колченогий стул, и малышня сразу облепила его, как внуки – любимого дедушку. – Ох, души заблудшие… И мои седины перед гостем позорите.
Дети, как по команде, снова уставились на Кристиана, и юноша, не придумав ничего лучшего, протянул веснушчатой девочке связку хлебов. Та, шмыгнув носом, приняла буханки и попятилась к столу.
– Что ж, пора и познакомиться, – сказал священник. – Сегодня к нам пришел Кристиан. А вы…
– Бруна, – негромко сказала веснушчатая девочка, уже положившая связку на стол и теперь мешавшая деревянной ложкой кашу в котелке.
– Ларс, – назвал имя вихрастый мальчишка.
– Ян, Грегор, – представились оставшиеся двое детей.
А в следующее мгновение крышка люка с грохотом откинулась, и по ступенькам кубарем скатилась еще одна девочка. Протопотала по плотно убитому земляному полу, взлетела на нары, забилась в угол.
– Укройся, Заноза! – пискнула Бруна, накрывая подружку кучей тряпья, что заменяла детишкам постель.
Ларс тут же метнулся к лестнице, захлопнул люк, задвинул щеколду и, подпрыгнув, задул лампу. Действовали они столь быстро и уверенно, что любой бы понял: не впервой им так прятаться. Несколько секунд в наступившей темноте слышалось только дыхание. Наконец заговорил священник:
– Что случилось, Альма? – Голос его был удивительно ровным. – Чего ты так испугалась? Неужели за тобой гонится тот, у кого ты стянула кошелек?
Глаза Кристиана уже привыкли к темноте, и он видел, что дети сгрудились вокруг старика, как птенцы подле наседки. Альма выползла из-под груды тряпья, уткнулась лицом в спину отца Теодора и, захлебываясь, зарыдала.
– Что случилось, девочка моя? – Голос священника тут же изменился: сейчас было явно не время для нотаций. Даже Кристиану стало не по себе – столь безнадежно звучал детский плач.
– Ну-ну, хватит рыдать… Здесь ты в безопасности, сюда не придет никто плохой. Все здесь – и Бруна, и Ларс, и Ян с Грегором. Ну тише, тише, – Теодор поглаживал плачущую девочку по волосам, и та постепенно успокаивалась.
Потом священник встал, снова затеплил лампу. И тут девочка заговорила срывающимся голосом. О том, как ее поймал Хундик, что сшибает геллеры с каждого, с кого может, а потом вместе с Вихром затащил в подворотню, чтобы вытребовать свою долю с денег, что она украла… «Простите меня, дядя Теодор, я не буду так больше, честное-пречестное слово, не буду!» Тут в подворотню зашел парень, и Альму до колик напугали его глаза. «Уж очень они страшные стали, сроду таких не видала! Да-да, тот самый, у кого я монетки стащила!» Потом парень «с глазами» бросился на Хундика, и драться они начали, да так, что стены качались. А затем еще дядька появился: крепкий такой, темноволосый, со шрамом «Вот тут!» – девочка коснулась лба над левой бровью. И тогда парень «с глазами» заорал так страшно, что она даже и не помнит, как до дома добежала…
– Ну ты ври, да не завирайся, – презрительно протянул Грегор. Если остальные слушали Альму-Занозу, раскрыв рты, то он, как заметил Кристиан, больше косил глазом на миску с медовыми колобками. – Тебя послушать, так все только за тобой и гоняются. И Хундик, и Вихор, и чудовища лесные…
– Дурак! Дурак! – взвизгнула Альма и снова залилась слезами, а Ларс, сидевший на корточках возле нар, взлетел в воздух, будто подброшенный, и без лишних слов врезал Грегору по скуле. И быть бы свалке, кабы Кристиан не растащил пыхтящих мальчишек за уши.
– Тихо! – прикрикнул отец Теодор. – Стыдно за вас. Перед гостем позорите… Тебе же, Грегор, я говорил: не смей поминать про то, что в лесу было. Говорил?
– Да, – мальчишка ковырял земляной пол большим пальцем ноги и потирал ладошкой скулу, где уже наливался изрядный синяк: Ларс бил не вполсилы.
– То-то… Ладно, давайте-ка за стол. Бруна, как там каша? Не пригорела?
– Готова, – девочка сняла с огня котелок, а Ян выкладывал на стол потемневшие деревянные ложки.
– Присаживайся и ты, Кристиан, – сказал священник. – Стол у нас небогатый, но для доброго человека здесь всегда место найдется.
– Простите, святой отец, но мне пора, – качнул головой юноша. Вот еще, не хватало малышню беспризорную объедать. К тому же тот темноволосый мужчина со шрамом над правой бровью – он мог оказаться кем угодно, но почему-то Кристиан был уверен, что девочка говорила о Микаэле.
– Что ж, – не стал настаивать старик, – раз дела влекут вас прочь, ступайте. Но знайте, что для вас в любое время открыты двери – и этого убежища, и церкви Святого Олава.
– Да, святой отец, благодарю. Только… вы не ответите мне на один вопрос? – Кристиан покосился на детей за столом, которые, наскоро прочтя молитву, уже по очереди запускали в котелок ложки, и священник подошел ближе.
– Скажите, – чуть слышно прошептал послушник, – а что случилось в лесу? О чем нельзя вспоминать?
Старик несколько мгновений молчал, и юноша уже успел изругать себя за свой неудобный вопрос, но тут отец Теодор все же заговорил:
– Не хотел я, чтобы вы узнавали о том деле от меня. Впрочем, ваш инквизитор – отец Иоахим, так? – прибыл сюда именно по этой причине, и кое-что вы наверняка уже слышали. Так вот… Летом в лесу близ города на детей напало чудовище. Погибли четверо малышей. Может, никому бы и дела до них не было, но среди несчастных чад оказался Петер, мальчик из благополучного купеческого семейства, отпрыск Норберта Шульце. Купец настоял, чтобы бургомистр подписал петицию в Рим. Добился своего – и умер, сердце не выдержало. Но прошение уже ушло в римскую курию. А оттуда прислали вас.
– А при чем здесь девочка? – не понял Кристиан.
– Ну как же, от чудовища только-то и спаслись, что она и Пауль, братец Хелены Беш, – славная девушка, служит прачкой при «Кабанчике».
– Вот оно как… Значит, близ города чудовище ходит?
– Ходит оно нынче или уже нет – этого я не знаю. После детей пропали еще лесничий с сыном да два лесоруба сгинули: пришли к ним сменщики под утро, а на росчисти только кровь и обрывки одежды. Может, отродье тьмы до них добралось, а может, и человек злой: у нас тут по лесам, случается, люди лихие пошаливают. Правда, той пропаже уже полтора месяца как. Но все же будьте настороже, юноша, и вы, и спутники ваши.
– Благодарю, святой отец. И… мне в самом деле уже пора.
– Pax vobiscum,[44] – отец Теодор осенил послушника знамением.
– Et cum spiritu tuo,[45] – кивнул Кристиан.
Ему надо было спешить на постоялый двор.
До «Кабанчика» Кристиан добежал словно подгоняемый ветром. Взлетел на второй этаж по скрипучим ступенькам и остановился перед дверью в комнатку, которую занимали они с Микаэлем. Почему-то вдруг показались глупыми и догадка, будто человеком из рассказа Альмы-Занозы мог быть нюрнбержец, и свое собственное беспокойство о воине – да кто с ним справится-то? И ведь странное дело: пока ехали в Шаттенбург, с Микаэлем они почти не говорили, телохранитель был юноше совсем чужим, а вот накануне разок побеседовали – и будто друзья уже.
– Ну входи, чего замер-то… – раздался из-за двери приглушенный голос.
Нюрнбержец сидел на топчане, держа в руках странную вещицу – перетянутый серебряной цепочкой локон. Уставившись невидящими глазами куда-то в пустоту, раз за разом он пропускал между пальцев русую прядку: ни дать ни взять – священник, перебирающий четки. Живой!
– Там это… – запинаясь, сказал Кристиан, – говорят, возле города и в самом деле какое-то чудовище…
– Ты веришь в зло? – перебил его Микаэль. – Веришь?
