здесь остались?
– Моя хозяйка умерла еще до переезда. Славная была старушка – правнучка той барыни. Всегда нарядная ходила, ухоженная. Местные тетки ее ненавидели. А она на них внимания не обращала. Подбородок вверх поднимет и идет. Пять языков знала. Литературу переводила. Меня кормила.
– Это как? – удивился Тил.
– Поставит на комод тарелочку, на нее угощеньице положит. Печенье, конфетки… Иногда в стопочку молочка нальет…
– А разве без этого вы не можете кушать? – удивился Тил.
– Конечно могу! Дело-то не в еде, а в признании, да в уважении. Это она меня Фомичом нарекла. Поставит тарелочку, поклонится и говорит: «Приди, Фомич, прими мое угощение, за работу свою…». Эх, позабыл уже слова. Я для нее старался очень. Вижу, кончается крупа, так я натащу ей крупинок и снова мешочек полный. И деньги целы. Мужа и детей ей боженька не дал. Племянники у нее жили, она их у себя прописала. А когда им отдельные хоромы дали, они уехали, а меня с собой не позвали.
– А вам специальное приглашение требуется?
– Вот сразу видно, не наш ты человек. Да, меня позвать надо! Ставишь корзинку посреди комнаты и зовешь. Можно сумочку. Потом из комнаты уходишь. Минут на пять-десять…
– Зачем?
– Чтобы дать мне время все свое хозяйство в корзинку уместить…
Тил расхохотался.
Фомич обиженно посмотрел на него:
– Ничего-то нынешняя молодежь не знает.
Молодой человек перестал смеяться:
– Так найдите себе нового хозяина, – предложил он.
– Не могу я дом оставить. Если уйду, он окончательно разрушится. А я его в опрятности держу: тут подлатаю, там починю. К тому же меня другие домовые навещают.
– Но ведь наступит день и этот дом рухнет, либо его все-таки снесут…
– Из него несколько раз пытались больничный корпус сделать. Да, видать, денег не хватило. Вот и стоит он одинокий уже тридцать лет. А рухнуть я ему не позволю.
Засвистел чайник. Фомич слез с табуретки, снял его с плиты и поставил на деревянную подставку. Подняв крышку, он сыпанул в него немного заварки.
В коридоре кто-то кашлянул, и Фомич обрадованно воскликнул:
– Захарыч, заходи, чаевничать будем!
Из темноты показался худощавый домовой с большими усами. Немного смущаясь, он бочком вошел в кухню и, сняв с себя длинный плащ, кинул его на спинку кровати.
– Я тут не один, – пробасил гость, – со мной душа одна увязалась, а прогнать жалко.
Он скрылся в коридоре и вскоре вернулся обратно, держа за руку молодую женщину лет двадцати пяти, одетую в джинсы и клетчатую блузку. Ее длинные светлые волосы были собраны в хвост. Испуганно озираясь, женщина покорно следовала за приятелем Фомича.
Усадив ее за стол, Захарыч сел на свободный стул, а Фомич, разлив по кружкам ароматный напиток, произнес:
– Откушайте, гости дорогие. Чем богаты, тем и рады.
Усевшись за стол, Фомич обратился к приятелю:
– У меня тут тоже пришлый. Тилом зовут. Ничего о себе не помнит. Предполагаю, что он больничный.
Внимательно посмотрев на молодого человека, Захарыч сказал:
– Наш. Вчера вечером поступил с проломленной головой.
Вздрогнув от этих слов, Тил схватился руками за свою голову.
– Ты чего за голову хватаешься? – удивился Фомич. – Ты же – душа, а проломленная голова в больнице лежит.
Шумно отхлебнув из кружки горячий напиток, он добавил:
– Видать, подрался с кем-то.
– Нет, – взяв с тарелки кусок колбасы, сказал Захарыч. – Парень в такси ехал. Произошла авария. Он из машины вылетел через лобовое стекло. Его тело в реанимации, на четвертом этаже.
Он положил колбасу на хлеб и продолжил:
– Правда, с ним конфуз вышел. Пока скорая бумажки оформляла, вещи его – тю-тю. Спер кто-то.
– Украли? – переполошился Тил.
– Бывает, – Захарыч потянулся за еще одним куском колбасы.
– А как же мои документы и деньги?
– Да не волнуйся ты так! Может еще найдутся, – попробовал обнадежить его Фомич.
– Это вряд ли, – возразил Захарыч, запихивая печенье себе в рот. – Сейчас главное найти тех, кто его знает. Травма тяжелая. Скорее всего, операция потребуется.
– Плохо дело, – задумчиво сказал Фомич и подпер рукой подбородок.
Тил возмутился:
– Какое вы имеете право ставить диагноз, не будучи врачом?!
Порывшись в карманах старомодного пиджака, Захарыч вынул бумажную салфетку и несколько конфет. Тщательно вытерев рот салфеткой, он посмотрел на молодого человека:
– Я, уважаемый, при больнице не первый год служу. Я при ней больше ста лет нахожусь и всякого насмотрелся. Чтобы правильный диагноз поставить, мне университетских дипломов не требуется. Ежели сказал, что операция потребуется, значит так и будет.
Придвинув к себе кружку, Захарыч взял одну из конфет.
– Так почему врачи ничего не делают?! – Тил перевел взгляд с одного домового на другого.
– А чего торопиться? – удивился Захарыч, снимая с конфеты обертку. – Доктора делают все, что должны делать. Поддерживают жизнь в теле. Но родные все равно нужны.
Тил побледнел:
– Но вся моя родня живет в Дании…
– Ты погляди! – обрадовался Фомич. – Память вернулась. Что еще о себе помнишь?
– Я – учитель и мне предложили работу при посольстве, – молодой человек схватился пальцами за волосы. – Я только вчера прилетел в Москву. Приземлился в аэропорту, взял такси. Потом авария… В посольстве даже не знают, что я здесь.
– Думаю, нам надо связаться с теми, кто тебя знает, – задумчиво сказал Фомич и потянулся за конфетой.
– Но как?! Документы украли, я нахожусь в коме…
– Способов много, – ответил Фомич и, не снимая обертку с конфеты, сунул ее себе в рот. – Слышь, Захарыч, что-то твоя спутница совсем скисла. С ней-то, что?
– Сиганула утром с семнадцатого этажа. Любовь… неразделенная.
– Бедняжка, – посочувствовал Фомич. – Надеюсь, оклемается.
– Не знаю – не знаю. Семнадцатый этаж, как-никак, – покачал головой Захарыч.
– А если не выживет? – шепотом спросил Тил.
– Отправится на небеса, – Захарыч шумно отхлебнул из кружки.
– А чего ты шепчешь? – удивился Фомич и подлил чай в кружку Захарыча.
– Перед ней не удобно, – ответил молодой человек, кивая в сторону гостьи. – Зачем ей слышать о том, что она может умереть.
Фомич заерзал на табурете:
– Захарыч, подскажи, как парню помочь?
– Можно влезть в сон того, кто его знает. Будет логично предположить, что это должен быть кто-то из его родни.
Фомич посмотрел на Тила:
– Ты, милый, где у себя в Дании живешь?
– В Копенгагене.
– Адрес назови.
– Зачем? – удивился молодой человек.
– Он еще спрашивает! – поразился Фомич. – Матушку твою во сне навестим. Как ее зовут?
– Джет Нильсен, – ответил Тил. – Подождите!.. Мама не знает вашего языка и ничего не поймет. Это я учил русский язык. К тому же, она живет не в столице, а в Роскильде.
– Это тоже город? – поинтересовался Захарыч.
Тил поднялся со стула и, расправив плечи, с гордостью заявил:
– К вашему сведению – это бывшая резиденция датских королей и в эпоху викингов являлась столицей Дании!
Фомич почесал под бородой:
– Надо же! Чего же тебе, викинг, дома, возле мамкиной юбки, не сиделось?! И целым бы был, и мы сейчас бы не мучились. Давай, пиши адрес матери. Только сядь, а то вскочил, шашку наголо!
Вынув из карманов штанов мятый листок в клеточку и огрызок карандаша, домовой протянул их Тилу:
– А за язык не переживай. У вас там тоже домовые водятся. Датские. Хоть один из них, но поможет с переводом.
– Это пустая затея, – растерянно сказал Тил, усаживаясь за стол и расправляя листок.
– Еще родные имеются? – поинтересовался Захарыч.
– Две сестры и брат. Ингер, Эмма и Пер. Только они сейчас в других странах живут. Ингер в Германии, с мужем и детьми. Эмма и Пер учатся в Австралии. Их адреса тоже писать?
– Пиши, – кивнув головой, сказал Захарыч.
– Я тут подумал, – задумчиво произнес Фомич, – зачем нам Дания нужна? Ты, викинг, упомянул, что в посольстве работать собирался. Может, ты в нем кого знаешь?
– Знаю! – оживился Тил. – Одного парня знаю. Я с ним переговоры о работе вел. Его Оле зовут. Оле… Йенсен. Он занимается подбором кадров.
– Ну, хоть что-то, – с облегчением вздохнул Фомич. – Он-то нам и нужен.
Домовой слез с табурета и подошел к большому зеркалу, висевшему на облупленной стене. Рукавом своей рубахи он протер видавшую виды поверхность и сказал:
– Через зеркало пойдем, не хочу под дождем мокнуть. Захарыч, ты с нами?
– Нет, – отозвался тот, – у меня в больнице дел – выше крыши, к тому же моя спутница… Семнадцатый этаж… Беда…
Все посмотрели на молодую женщину, продолжавшую тихо сидеть за столом. Она стала еще бледней и прозрачнее, чем пару часов назад.
Захарыч поднялся со стула и, погладив ее по голове, сказал:
– Собирайся, красавица, тебе пора…
Как только за больничным домовым и его спутницей
