Нюшу. – Опять по нашей новой дорожке ходишь, сколько раз я тебе говорила, чтобы по стенке шла!» Рыдая, Леночка возвращается в комнату: «Я больше так не могу. Пусть её племянница забирает!» Как будто забыла, что Толик уже звонил Зине. У Зины муж большой начальник, и прекрасный дом, а в нём – интеллигентные гости, интересные разговоры. Попахивающая мочой старуха, со своими «значить» и «табареточкой», с этим несовместима.
– Асгарэль, перестань.
– А разве ты не плакал, глядя на её жизнь?
– Мы не можем обо всех плакать. Я давал ей знаки, пытался направлять – этого достаточно. Пойми, редко кто рождается и умирает в клетке, почти у каждого есть выбор.
– А что, если я сейчас отправлюсь туда, в самое начало?
– Ты не в силах поменять то, что уже произошло, – старший плавно переместился к куполу золотистой сферы, показывая, что заканчивает разговор. – Ты слишком импульсивен из-за одного человека, а мы должны служить всем и во все времена. Увижу тебя позже! – его лучистая энергия прошла сквозь прозрачную стену и сразу удалилась, став крошечной светящейся точкой.
Но вопреки наставлениям Асгарэль всё-таки отправился в прошлое. Ему нелегко было это сделать – сначала он заблудился в галактиках, потом его испугало Солнце, каждую минуту всходившее и заходившее над Нюшиным городом (так быстро время летело назад). И тени уменьшались и исчезали, не успев как следует упасть на землю, и вода превращалась в лёд, чтобы сразу растаять и миллионом капелек уйти в небо. Сколько жизней, едва распустившись, свернулось калачиком, исчезло в этой круговерти, под шум дождя и ветра, телефонные гудки, плач младенцев, одобрительный гул толпы и прекрасное женское пение. Но Асгарэль не отвлекался на них. Он искал Нюшу и, наконец, нашел. Майский день, сирень цветет, трамвай несется по московскому бульвару: «Граждане, платим за проезд!»
Грустный от того, что ничего уже не изменить в этом состоявшемся времени, Асгарэль просто последовал за Нюшей. Его любовь и сочувствие будут с ней, пусть она и не узнает об этом.
Вот Нюша впервые поцеловалась со своим Сергеем, а вот, счастливая невеста, надела платье из пропахшего нафталином трофейного шифона. Вот она переживает измену мужа и глухо рыдает в подушку, придя от врача. Печальная Нюшина судьба продолжает сбываться – назавтра назначена операция… Асгарэль сидит у изголовья её кровати. Если бы хоть что-то было в его власти. Но Нюша не чувствует его нежных прикосновений. Так и заснула она, всхлипывая.
– Асгарэль! Что ты там делаешь? Немедленно возвращайся!
И снова солнце падало, как мячик, чтобы тотчас подпрыгнуть над землёй с противоположного края, и галактики кружились быстрее обычного. Всё было то же самое, только в обратном порядке. На полпути силы оставили Асгарэля. Сгинул бы он, превратившись в остывший уголёк, в припорошенного пеплом холодного карлика, но старший вовремя нашёл его, вовлек в свой переливающийся круг и помчал на упругой волне света.
– Не делай больше таких глупостей, – сказал старший. – Ведь ничего не… – не договорил он. Всё вроде бы было прежним, и звезды оставались на месте, но что-то изменилось. Мир словно свернулся в трубочку и развернулся заново, став чуть светлее.
Войдя в прозрачную сферу, старший первым делом раскрыл человеческую жизнь, из-за которой едва не пропал Асгарэль. Он ожидал увидеть дом для престарелых. Но там оказался дачный домик в цветах, на крыльце стояла здоровая и весёлая баба Нюша. От неё пахло свежеиспеченными пирожками. Она только что позвала своих внуков, и загорелые мальчики – один чернявый, цыганистый, как Нюша, другой белобрысый, в одних трусиках – с радостными криками неслись к дому: «Ура! Пирожки с капустой!»
Потрясённый, старший пролистал историю дальше и не увидел там ни Толика, ни его жены с облезлой болонкой, ни даже плюгавого Фроловича. Они больше не участвовали в Нюшиной судьбе. Зато были две дочки, которых Нюша трудно и бедно растила одна. Как это стало возможным?
Вот оно, утро: будильник показывает десять, он уже давно настырно и бесполезно отзвонил своё, ведь Нюше надо было к восьми на операцию. Но она никуда не собирается, сидит на кровати, задумчиво перебирая бахрому покрывала. Ночью ей приснился ангелок – жалкий такой, некрасивенький, милый. Он плакал вместе с ней и просил не ходить в больницу.
– Асгарэль, это ведь я должен был учить тебя. Но вышло, что ты преподал мне урок.
– А знаешь, – сказал маленький, – она в самом деле сладкоежка. У неё под подушкой спрятан кусок сахара.
Два шара – большой и маленький – плавают то рядышком, то порознь в золотистой прозрачной сфере, где всё залито ярким-преярким светом, невыносимым для человеческого глаза. А людей здесь и не бывает, не положено им здесь бывать.
МИЛОРД
Вы все, кто спит теперь
Вдали от рук любимых,
Кто плачет, что постель
Пуста наполовину,
Вы знайте, залит мир
Такими же слезами.
Один их пролил вмиг,
Другой их льёт годами*
Директор банка попросил своего водителя передвинуть сейф в кабинете. Задача оказалась непосильной: водитель суетился, то подталкивая железную махину, то обнимая её и пытаясь наклонить, но махина не откликалась на его отчаянное танго.
Вошла Зина, заведующая банковским баром. Она поставила поднос с директорским ланчем на стол, подошла к сейфу, двинула бедром и… cейф переместился. В тот момент директор словно впервые увидел Зину.
− Больше ничего переставить не надо? – она деловито посмотрела на массивный кожаный диван.
Потом Зинаида неоднократно обнимала директора на этом диване. Летом диван был липкий, зимой холодный, но кто такие мелочи замечал.
По вечерам, когда банковские комнаты наполняла темнота, а коридоры − тишина, в баре, наоборот, становилось ярко и шумно. Там за душевно накрытым столом собиралась компания, две парочки: директор и заведующая баром, водитель и судомойка. Из закромов извлекалось всё самое вкусное, тщательно отобранное и обнюханное Зиной на предмет свежести, с любовью взбитое, обжаренное, запечённое, украшенное кинзой и молодым лучком.
Судомойка жевала без остановки, как гусеница. Она наголодалась прежде, работая инженером в одном НИИ. А Зина налегала на спиртное. Алкоголь постепенно делал своё дело: руки и ноги становились смелыми, в голове две тонких палочки начинали отбивать ритм. Тата-дада-дада… алэ вэнэ, Милор…
− Давай «Милорда», Зинуль!
Это был её коронный номер. Зина взгромождалась на стол и самозваной русской Пиаф тяжело шла по нему, сметая всё на пути – бутылки, розетки с недоеденной чёрной икрой, тарелочки с
