непослушный локон, выбившийся из-под берета. Она не любила свои волосы за их ванильный оттенок и кудрявость. Не любила бледную кожу и будто фарфоровое личико, на котором зеленые глаза казались слишком большими и яркими. Словом, Катя не любила все, что делало ее похожей на куколку. Этот образ позволял людям считать, будто она глупая и наивная. Чтобы казаться взрослее, Катя превратила свои косы в каре и облачилась в черное лакированное пальто – но все равно получилась куколка, разве что винтажная. Ее пальто выглядело старомодным, зато отражало свет ламп и напоминало ночное море: от движений блики словно качались на волнах и ныряли в карман. Возможно, именно это и привлекало внимание окружающих.
Наконец Катя нашла тихий уголок и спряталась за стеллажом. Ей нравилось разглядывать книги в уединении: листать страницы, вдыхать запах новой бумаги и типографской краски…
Катя сощурилась, изучая книжные корешки на верхних полках. Свои очки она потеряла месяц назад – и теперь копила на новые. Поэтому убеждала себя, что зашла в книжный только ради любопытства, никаких покупок. Она решительно сжала кулаки и круто развернулась, чтобы уйти. Но в этот самый момент кто-то толкнул стеллаж с другой стороны. Катя успела отскочить, что и спасло ее от книги, упавшей с верхней полки. «Привет! Давай поговорим» – так она и называлась, будто бы самовольно прыгнула вниз, приметив собеседницу. Забавное совпадение. Катя улыбнулась своим мыслям и вернула книгу на место, напоследок шепнув ей: «Прости, но очки важнее». А потом поспешила к выходу, чтобы не передумать.
На следующее утро Катя защищалась от словесных нападок начальницы цифрами: считала до ста, а потом в обратном порядке. Это помогало держать себя в руках. Слова разбивались о выстроенный щит из мысленного счета. В какой-то момент она сбилась, и голос начальницы обрушился на нее фразой:
– Тебя нанимали журналистом, а не сказочником!
Катя не понимала, что стало причиной этого выговора. Статью она добросовестно подготовила, потрудилась над заголовком, однако главред негодовала. Когда громкие возгласы сменились брюзжанием, ее голос стал таким же серым и невнятным, как внешность. Тусклые глаза глядели с прищуром, нос картошкой противно шмыгал. Короткие волосы были какого-то неопознанного цвета, будто вылиняли. А завершал сей образ бежевый растянутый свитер, который предательски подчеркивал бесформенность тела. Вся целиком и по отдельности начальница напоминала мешок с картошкой. И когда она говорила, слова глухо перекатывались в горле, точно клубни внутри мешковины.
– Что-то не так? – наконец выдавила из себя Катя, стараясь придать голосу мягкость и учтивость.
– Не так? – Начальница швырнула на стол лист, исчерканный красным. – Как можно работать с таким материалом? Где факты? Где острота? Что за унылое графоманство! Жалко! Неинтересно!
– Извините, но я искренне не понимаю, как из прорванной трубы сделать интересную новость! – выпалила Катя и осеклась, словно еще не веря, что произнесла это вслух.
– Тогда я тоже не понимаю, как работать с такой бездарностью, – хмыкнула начальница и скомкала листок с таким ожесточением, точно представляла на его месте саму Катю. – Переделать сегодня же!
Смятый лист описал в воздухе дугу и приземлился в урну – виртуозную точность попадания развили в начальнице годы безжалостного редактирования. Катя почувствовала себя так, словно это ее скомкали и забросили на дно урны, к яблочным огрызкам и сигаретным окуркам. Она нашла в себе силы только на то, чтобы кивнуть и выйти из кабинета.
Иногда мы не понимаем, каким сильным оружием обладаем. Оно может пронзить самое сердце и засесть так глубоко, что не вытащишь. Имя такому оружию – слово. Люди опрометчиво бросают колкие фразы, стараясь задеть побольней, точно представляют тебя мишенью для дартса, где попадание в яблочко принесет им призовые очки.
Катя решила, что эту мысль нужно записать, но только после того, как удастся успокоиться. Она стремительно зашагала по коридору, пытаясь скрыться от глаз любопытных коллег. Им не привыкать влезать в чужую жизнь. Людские истории стали частью их существования, и чем драматичнее они были, тем больше интереса вызывали. Появиться перед журналистом в слезах – это все равно что угодить к биологу под микроскоп.
Ей повезло – удалось проскользнуть в уборную незамеченной. Катя взглянула в зеркало, оценивая масштабы своей слезливой катастрофы: тушь поплыла, а бледное лицо сделало ее похожей на призрака. Глаза стали еще ярче – и казалось, что заплачь она сильнее, слезы окрасятся зеленым. Но Катя лишь заправила за ухо непослушную прядь волос.
Не успела она оправиться от одного потрясения, как ее настигло другое. За спиной раздался протяжный скрип двери – в фильмах ужасов с этого обычно начинаются проблемы героев. Катя спешно открыла кран, чтобы умыться. Ледяная вода защипала кожу.
– Решила поправить макияж? – Высокий манерный голос резанул слух. Так мог говорить только один человек в редакции. И Катя предпочла бы смыться по канализационной трубе, нежели встретиться с Иркой.
– Извини, что вторглась в твой кабинет без спроса, – сухо ответила Катя.
Умение появляться неожиданно и некстати было главной чертой автора общественно-политической колонки. Хитрые глазки-буравчики впились в Катю. Ирка учуяла сплетню. Длинная и худая, похожая на багет для штор, она нависла над Катей, преграждая путь к отступлению.
– Не забудь включить шутку в свой сборник анекдотов, или что ты там пишешь? – прошипела Ирка.
Дыхание у Кати перехватило: то ли от возмущения, то ли от резкого запаха, который источала Ирка. Она называла это духами, но больше смахивало на освежитель для воздуха.
Катя ловко обошла Ирку, бросив на ходу:
– Обязательно. И помещу твой портрет на обложку.
Выскочив в коридор, Катя спешно зашагала прочь, мысленно награждая Ирку различными определениями. Никогда не злите филологов – к каждому оскорблению они найдут десятки синонимов.
Когда Катя вернулась к своему рабочему месту, Дарья спросила:
– Эй, ты в порядке? – Тут она звучно хлебнула кофе из большой кружки. – Тебя как будто забетонировали.
– Что-то вроде того, – сквозь зубы процедила Катя.
У нее действительно было ощущение, что все тело превратилось в каменную глыбу. От этого напряжения становилось тяжело дышать и шевелиться.
Она с вызовом открыла блокнот, словно что-то хотела доказать ему. Когда ее рука стала неметь от быстрого письма, Катя остановилась. Шумно выдохнула, обвела взглядом исписанные страницы. Блокнот позволял выговориться, не произнеся ни одного слова вслух. Это успокоило, и Катя вернулась к прорванной трубе по улице Ленина. Даже бумажка, на которой расписывают ручки, читалась бы увлекательнее…
На заднем плане шумела неугомонная Дарья, всегда находившая себе занятие, лишь бы не работать. Вначале она декламировала состав печенья, шурша упаковкой, потом неумело пыталась напеть мелодию, услышанную по радио с утра, а после отправилась поливать цветы на подоконнике, которые при таких же обстоятельствах поливала вчера. Пару раз Катя бросала гневные взгляды на Дарью, но просить ее замолчать было бесполезно. Даже когда Дарья, в ее понимании, «ничего не делала», она все равно издавала много шума: раскачивалась в скрипучем кресле, щелкала авторучкой или постукивала ногой. Поэтому Катя предпочла оставить все как есть. В конце концов запал Дарьи иссякнет, и она вернется к монитору, чтобы греметь клавишами. А к этому звуку Катя уже привыкла.
Спустя час принтер брезгливо выплюнул распечатанную статью и снова затих. Катя схватила лист и поспешила сбежать от шумной коллеги. Никогда прежде она не думала, что кабинет начальницы станет для нее убежищем. И пусть там Катю ждал испепеляющий взгляд, но от него хотя бы уши не болели.
Начальница скучающе посмотрела на Катю, оторвавшись от пасьянса на мониторе, и нехотя протянула руку, как бы говоря о своем намерении уделить минутку бездарной статье. Вслух главред произнесла только одно слово: «Присядь», – и вновь погрузилась в молчание. Катя села и нервно заерзала на стуле, готовясь к очередной порции критики. Начальница долго изучала материал и за это время успела
