заплатят. А с вас денег не надо, всё оплачено.
Ванька ещё раз посмотрела в глазок. Парнишка выглядел вполне безобидно, но открывать дверь нежданному незнакомцу всё равно было страшновато.
— Ладно, — она повернула допотопный, как и сама дверь, замок.
Ничего страшного не произошло. Курьер с облегчением вздохнул и протянул Ваньке заклеенную скотчем картонную коробку, ручку и бланк.
Поблагодарив парня за услуги и за то, что не оказался маньяком, Ванька потащила коробку в комнату. Она была достаточно объёмной, хотя, как и обещал курьер, не особенно тяжелой. Борясь с собственным нетерпением, Ванька взяла маникюрные ножнички и аккуратно, по стыку, разрезала скотч. Развернула мятую упаковочную бумагу и вытащила содержимое. Между пальцев заструилась лёгкая шелковистая ткань. На оливковом поле пересекались под прямым углом разной ширины серебристо-серые и коралловые линии. Платье было маленьким, почти невесомым. Ванька бережно, как намокший от клея кусок обоев, взяла его за плечики и разложила на кровати. Стащила с себя домашние треники и футболку. Подумав пару секунд, подошла к шкафу и достала подходящий лифчик. Платье скользнуло вдоль тела и замерло, приятно холодя кожу. «Хм! Я же говорила — на сорок четвёртый что угодно сядет!»
Ванька подошла к коробке и выудила из неё широкий ремень из мягкой замши, такую же сумочку и короткий жакет с бледно-розовой подкладкой. Застегнула ремень на последнюю дырочку. Жакет надевать не стала, а зацепив пальцем за воротник, кокетливо перекинула через плечо. Прошлась взад-вперёд по комнате и чуть не упала, попытавшись сделать красивый «модельный» разворот.
— Ну, как? — спросила она, — хороша?!
Кареглазый жеребёнок промолчал, но, кажется, чуть-чуть улыбнулся.
Ванька снова наклонилась к коробке, в надежде обнаружить там письмо, или, хотя бы записку. Письма не было, было что-то ещё, завернутое в отдельный кусок бумаги.
— Кепка?!
Но тут же поняла, что больше всего для того недоразумения, которое она держала в руках подходит претенциозное и редко употребляемое слово «кеппи».
— Неееет! Уж, это слишком!
Она хотела бросить кеппи обратно в коробку, но не бросила, а вышла с ним в коридор, оставив дверь в комнату открытой, чтобы было посветлее. Подошла к единственному в доме большому зеркалу. Зачем-то подергала головной убор за края в разные стороны, как будто боясь, что он будет маловат, и одним точным движением нацепила его на голову.
Долго, приподняв одну бровь, рассматривала себя с ног до головы. Потом, неожиданно резко крутнулась на голой пятке, сунула два пальца в рот, как давным-давно учили мальчишки в родном дворе, громко пронзительно свистнула и залихватски подмигнула своему ошалевшему отражению.
Вспугнутый свистом жеребёнок вытянул шею, втянул раздувшимися ноздрями солоноватый воздух и тревожно запрядал ушами.
«Самый капризный, непредсказуемый, взбалмошный из всех двенадцати месяцев, конечно, апрель. Его странные нелепые представления о весенней погоде греют души только таких же сумасбродов и неврастеников, как он сам».
— Ну, вот! Вся моя жизнь уместилась в шести коробках!
Ванька чувствовала себя немного неловко, от того, что разнокалиберные картонные коробки, надписанные маркером «Оськина А.» очевидно портили хорошо продуманный концептуальный интерьер квартиры студии, в которой жила Людмила. Но другого выхода не было. Взять с собой все вещи сразу было не реально, да, и некуда пока.
Людмила взирала на осквернение своих дизайнерских святынь со спокойствием старого аксакала. В её глазах явственно читался отрывок известной мантры: «…дай нам терпения смириться с тем, чего мы изменить не можем, …» Зато в Юлькиных покрасневших глазах стояли горькие слёзы недоумения и отчаяния.
— Как же так, Анечка?! Как же так внезапно?! И неизвестно куда!
— Да, всё известно! Что ты меня как на войну провожаешь? Тьфу, тьфу, тьфу! Не дай Бог! К родному деду еду. К дядькам, тётькам, братьям двоюродным. Там, между прочим, плюс двадцать один сейчас. Так что — завидуйте!
— Тепло, — немного успокоилась Юлька, — а что ты там делать будешь? Лошадок пасти?
— Ну, что ты несешь?! Никаких лошадок я пасти не буду, какой из меня пастух! Просто еду навестить. Давным-давно не была, а дедушка старенький уже. Понимаете?
— Понимаю, — вступила в разговор молчавшая до сих пор Людмила, — навестить престарелых родственников — это правильно. Я не понимаю другого. Зачем было увольняться с хорошей работы. У тебя, ты же сама говорила, дней десять не отгулянных висят. Взяла бы их и съездила.
— Ты же знаешь, — Ванька всегда немного сердилась, когда ей задавали вопросы, на которые она не знала ответов. Должны была бы знать, но не знала.
— Я же потом в лагерь еду воспитателем. Море, солнце, песочек и всё такое. Сто лет на юге не была.
— И этого тоже не понимаю.
Люда закинула ногу на ногу, взяла со стола хорошо отточенный карандаш и стала задумчиво крутить его между пальцами. Девушки молчали. Они знали, что их подруга готовится объяснить им что-то важное про жизнь, чего они, к её глубокому сожалению, до сих пор не усвоили.
— У тебя, — начала Людмила, тихонько стукнув карандашом по столешнице, — сейчас переходный этап. В этом возрасте многие пытаются, так сказать, перепроверить выбранное направление в жизни. Порой это приводит к тому, что люди резко меняют курс. Например, бросают работу, выходят замуж и рожают троих детей, или наоборот — выходят из декрета и начинают строить карьеру. Или открывают собственный бизнес. Я рада, что ты не стартапишь, но это было бы хотя бы объяснимо. А ты едешь в детский лагерь. Зачем? Я чего-то о тебе не знаю? Это была твоя давняя мечта — стать педагогом? И теперь ты решила её осуществить?
— Да, не. Никогда в пед не собиралась. Просто, когда в институте училась, вожатой часто ездила.
— И я ездила вожатой, когда училась. И что с того?
— И я, — встряла Юлька.
— Многие подрабатывали. Кто для денег, кто для души. Но теперь пора устраивать свою жизнь, а не отказываться от всего ради сомнительной перспективы присматривать за чужими детьми, не чувствуя к этому даже особого призвания. Кстати, это летом там тепло и хорошо, а зимой слякоть, серость и скука смертная.
— Да, Ванечка, зимой там неприятно очень.
— Я этого к счастью не увижу. У меня договор только до сентября. Назагораюсь, накупаюсь и адью!
Людмила положила карандаш на стол и слегка наклонилась к Ваньке.
— А дальше что, Аня?
— А дальше, — Ванька хлопнула себя по коленкам, и резко встала с мягкого табурета, украшенного пушистым енотовым хвостом, — дальше — как фишка ляжет! Всё! Панихиду по моей жизни предлагаю считать оконченной. То есть её официальную часть. Вечерком ещё ликерчика выпьем по
