уже сотую жизнь подряд — напрягает. Ты знаешь, как прекрасна и бестелесна душа, ты знаешь, как можно себя чувствовать, не обремененным телом, и вот, ты вынужден терпеть эту физическую оболочку как узкий водолазный костюм, который и давит и жмет со всех сторон, а к старости еще и начинает сжиматься сильнее, да так, что все внутренности болят. И вот, мы, такие водолазы, души, зажатые в тела, пытаемся на этой планете быть счастливыми. Это просто смешно. Никто на поле боя никогда не пытается добыть себе счастье. На поле боя сражаются и пытаются спасти свою жизнь. Все, что мы должны делать — спасать свою душу. Счастье, ниспосланное небесами — лишь короткие передышки между боем, возможность отдохнуть и не сойти с ума. Счастье- лишь моменты, посланные Богом, чтобы от горя и несчастий не поехала кукушечка. Мы все боремся за нашу душу, чтобы она по финалу не сгрохотала в ад. Это единственное в этой жизни, что вообще имеет значение. Спасайте вашу душу, храните честь смолоду, будьте начеку в этой жизни и вас не постигнет гниение. Странно думать, что все произойдет само по себе, просто потому что вы хороший человек. Кто вам нашептывает на левое ухо, что вы хороший человек, и поэтому ходить в храм, молиться и помогать ближнему — не обязательно, вы же итак хороший? Мне кажется, я узнаю его рог, копыта и хвост. Все одно и то же, они даже не трудятся изменить формулы — типа, работало веками и сейчас сойдет. Но если так уже сгубили миллиарды людей до вас, значит, можно же уже запомнить ловушки и предотвратить это в вашей жизни? Пара усилий, потом еще немного, еще пару гребков, пробежечка, тут напряглись, тут отпустили, тут помолились, там не разгневались, здесь пропустили фразу мимо ушей, там не стали завидовать, тут закрыли глаза на соблазнение на явный блуд, причастились — и вот, спаслись. Не сложно, если шагать с Богом каждый день. Сложно, если всю жизнь грешить, думая, что в старости успеется покаяться. А к старости душа дервенеет, мертвеет от грехов, уже и не помнишь, в чем каяться-то собирался. Ничего не помнишь, а спасаться надо. Блаженны те дети, которых родители крестили в детстве и приучили к молитве. Какие бы испытания их не ждали, они всегда будут с Богом. Если бы я не был сдержан, я бы им даже позавидовал. Пока я рассуждал о несовершенстве физических тел, мой желудок свело от голода. Я заскочил в ближайшую забегаловку, я знал, что там отлично готовят мясо, плюсом по всей улице стоял вкуснейший запах свежеиспеченного хлеба. Я заказал себе все, до чего мог дотянуться мой голодный глаз и приступил к пиршеству. Однако, съев пол-тарелки, я понял, что больше не могу. Чревоугодие изумленно присело на кресло рядом со мной и выпучило на меня глаза, расправив все свои жировые складки. Да, да, то ли посещение храма, то ли гнетущее меня боевое задание, или эта терпкая Стамбульская осень, а может, и все сразу, повлияли на меня так, что я не мог больше жрать. Жрать в три горла, сидя на диване под любимый кинчик — это же традиционное развлечение всех современных людей, что со мной было не так?! Расстроенный, я понял, что моя душа показывает мне «фак» и просто не хочет, чтобы я забрасывал в свое тело тонны еды, как я это делал раньше. Хотел возмутиться и сказать глупой душе, что, между прочим, я таким образом получал удовольствие, а удовольствий в этой жизни осталось мало и их надо ценить и прочее бла-бла-бла, но она еще раз послала меня и не захотела слушать. На недоуменный взгляд чревоугодия я пожал плечами. И оно тут же сорвалось и полетело над Стамбулом, хлюпая всеми своими жировыми складками и посыпая меня проклятьями: помчалось искать себе кого-то более сговорчивого: может, пристанет к турку, перебирающему вкусные ребрышки, или к туристу, запихивающему пиццу целиком в рот — я не знаю. Надеюсь, ко мне оно больше не вернется. Крайне удивленный, и даже капельку раздосадованный я заплатил за еле тронутый второй завтрак, или ранний обед, не знаю, как назвать. Турки поцокали языками вслед мне, наверное подумали: «От больной, ничего ж не сожрал, вот идиота кусок». Я вышел на улицу. Хм, значит, чревоугодие мне больше не друг, нормально мне больше не пожрать, душа моя высказала все, что она думает поэтому поводу. Ну что ж, может после смерти на одно мытарство будет меньше — и то хорошо. Я пожал плечами, есть не хотелось вообще, желудок был в шоке, впрочем, как и я. Где-то мое чревоугодие металось по Стамбулу и искало себе новую жертву. Я же был обновлен, свеж, бодр как никогда, и готов к подвигам. Когда ограничиваешь себя в каких то удовольствиях, почему-то чувствуешь себя сильнее. Я сильнее, чем все эти пиццы, пирожки, пирожные, выставленные в витринах, я сделан Богом не для того, чтобы бесконечно думать о еде. Я провел большую часть своей жизни делая еду, обсуждая еду, покупая еду, предвкушая еду и за все это время Бог ни разу не оставил меня голодным, ни разу не оставил меня без крошки хлеба на столе. Если Бог кормит птиц, и они не заботятся о том, что останутся голодными, то почему же я провел большую часть своей жизни в суетной заботе о еде? Мне стало грустно. Мы тратим нашу жизнь совсем не на то, на что следовало бы ее потратить. Какая разница, как хорошо мы ели в этой жизни и как крепко спали, если косточки наши будут выглядеть в гробах абсолютно одинаково? Великая разница будет лишь в разделении душ. Душа — вот над чем нужно неустанно работать. Моя душа была возрастом трех лет, ей было абсолютно по фиг на запреты, правила и мнения авторитетов. Она была падка на развлечения, на все вкусное и блестящее, на яркие впечатления и удовольствия. Я вынужден был каждый день зорко следить, куда несет ее розовые в горошек бантики на голове, на что эта сорока опять уставилась, в какую розетку она хочет запихать свои розовые пальчики, с какого шкафа упасть, какую банку варенья вылить на себя и какую самую дорогую вазу разбить? Моя душа была падка на развлечения, но при этом я ясно видел, как ее воротит, когда она видит в них явный грех. (А когда не видит?! Когда не видит, скажите мне, куда
