поскуливал, вцепившись в плечи возлюбленного.
Вася не врал, он действительно не помнил, когда за две сотни лет он был счастливее. Ему самому понадобилось время, чтобы отдышаться после их пика, прежде чем он осторожно выскользнул из тела Кости и лег рядом с ним.
– Ну что скажешь? – спросил он, переплетя их пальцы и поцеловав его руку.
– Я люблю тебя, – тихо отозвался Костя.
Пальцы у него чуть подрагивали, в них не было полной силы после того, что с ним, с ними сейчас произошло, но на пожатие он ответил, повернув лицо к Васе.
– Я тебя тоже люблю, – ответил Василек, обнимая его. Они затихли, скатываясь в приятную дрему, разморенные сексом и жарким днем.
И так в сладкой дрёме и нежных поцелуях они провели весь остаток дня, в конце которого Костя готов был поклясться на Библии, Конституции и Кодексе строителя коммунизма – нет на свете человека счастливее, чем он.
Костя никак не мог понять, почему ему казалось раньше, что лето долго тянется. Август бежал так, словно дни съедали сами себя. Несмотря на наступивший Ильин день, они все равно не вылезали из озера, ведь дни были жаркие. Ночами, конечно, было уже холодно, ночевать в шахте они оставались редко, зато могли оставаться в мансарде. И каждый божий день они трахались, как сумасшедшие. Стоило только распробовать, и Костю было не остановить. Он быстро освоился, растерял страх, жадно экспериментировал и словно заразился любовью к сексу от Василька. А тот был более чем доволен, но все же более вынослив. К тому же, ему нравились обе роли, как верхняя, так и нижняя, так что он с легкостью позволил Косте выбирать, что больше нравится ему самому.
Правда, с учетом ночевок дома, там им приходилось тискаться максимально тихо, и иногда разве что в бане, так что в основном страсти они предавались днем, либо на озере, либо в их шахте. Она стала совсем обжитой, и даже на одной из стен, которая была поровнее, Костя соорудил что-то вроде панно из их полароидных снимков. Вот и сейчас, после очередного раунда секса они лежали голова к голове, слушали Костин плеер и разглядывали фотографии.
К счастью, Косте хватило ума взять с собой несколько кассет, и панно получилось обширное – почти на два десятка снимков. Самые откровенные он решил забрать с собой, а пока прятал в одной из книг.
Но и здесь была парочка таких, на которых они с Васей были без одежды. Тот уболтал лесных духов, чтобы они зачаровали местность вокруг, и теперь можно было не опасаться, что кто-то найдет их тайное убежище.
– In my life there's been heartache and pain
I don't know if I can face it again
Can't stop now, I've travelled so far
To change this lonely life, – стал тихонько подпевать Костя игравшей в плеере песне. Не сказать, что прежде он был особенно чувствителен к лирике, а сейчас проникся, сжал пальцы Васи под своей рукой.
Музыкальный вкус Кости нравился Васе, и кассеты они слушали одну за другой, но эту песню чаще всего.
– О чем там поют? – спросил Василек, повернувшись к нему.
– Эта песня – исповедь человека, который проделал долгий путь, – Костя тоже повернулся к нему и стал ласково перебирать его волосы. – У него было много сложностей и страданий, но он понял, что они ведут его к настоящей любви, и он хочет познать её, понять, каково это, – он улыбнулся и потянулся к Васиным губам.
– И ты ассоциируешь себя с этим человеком? – спросил Василек, погладив его по щеке.
– В каком-то смысле, – кивнул Костя и, повернув голову, поцеловал его ладонь. – Я не знал, что можно чувствовать так… столько!
– Но тебе это больше нравится или наоборот? – уточнил Василек. – Я вот никак не привыкну к тому, что впервые моя любовь не неразделенная, – признался он.
– Мне нравится. Мне страшно от того, каким счастливым я себя чувствую, – признался Костя и прикусил язык. – Как впервые? А как же Есенин? Ну и… вообще…
– Я же говорил, у Сережи все было сложно, – пожал плечами Василек. – Он не был как ты в плане легкости принятия себя. Мы были скорее друзьями, чем любовниками. Но я любил его, это я знаю точно. Мишеля любил сильнее, наверное. Я тогда совсем зеленый еще был.
– Но тебе ведь было уже больше ста лет? – прикинул Костя. – Получается, у вас это как-то по-другому происходит? Взросление, то есть.
– У нечисти? Да, немного иначе. Мы ведь и живем дольше. Сейчас я соответствую человеческому расцвету юности и буду еще соответствовать лет триста, если ничего не изменится, – прикинул Вася. – Потом наступит что-то вроде зрелости.
– Понятно, – у Кости перед мысленным взором побежали картинки – как он взрослеет, матереет, потом седеет, дряхлеет и, наконец, умирает. А Вася не меняется абсолютно.
У него в горле пересохло от этих мыслей, и он мотнул головой, пытаясь их отогнать.
– Я тебя нарисую, завтра же! – решительно пообещал он.
– Нарисуешь меня? – Вася был удивлен таким поворотом разговора. – Тебе мало фотографий?
– Мало! Хочу рисунок, – эта мысль ведь преследовала его едва ли не с первой встречи. – Не волнуйся, я неплохо рисую, вроде.
– Я не волнуюсь, рисуй, как тебе хочется. Это будет портрет? – поинтересовался Вася.
– Хм… нет, – чуть отодвинувшись, чтобы охватить взглядом больше Васиного тела, Костя покачал головой. – То есть, буквально, да, портрет, конечно, но не только лицо. Я подумаю, – пообещал он и вернулся в объятья Василька.
– Везет мне на творцов, то поэты, то писатели, то художники, – улыбнулся Вася, поглаживая его по спине.
– Значит, ты сам таких притягиваешь, – Костя не ревновал Васю к его прежним отношениям и влюбленностям, во-первых, не видел смысла, а, во-вторых, ему грели душу слова о первой взаимности.
К рисованию он подготовился основательно – добавил в их каморку еще света, прихватил из дома фанерку, чтобы подложить под лист, тщательно наточил карандаши и, конечно, топчан обустроил, чтобы Васе удобно было долго лежать.
– Устраивайся, – попросил он, оставив открытой шторку, чтобы солнечный свет проникал внутрь и целовал длинные ноги Василька.
– Я буду просто лежать? – спросил Василек, подпихивая под себя подушки, чтобы было удобно. – Или ты хочешь рисовать меня спящим?
– Нет, я должен видеть твои глаза, – предупредил Костя, подойдя к нему, чтобы устроить поэффектнее, но и удобно для Васи. – Одну руку закинь за голову, вот так, а вторую можешь к лицу, чуть отводи волосы. Вот так замечательно, – Костя
