не был, а теперь и вовсе урод.
– Нет, котик! Нет! – она обняла за лицо прохладными ладонями, у неё покраснели и опухли от слёз глаза, на щеках пятна лихорадочного румянца. Лепетала, целуя его. – Ты самый красивый, Тимоша! Самый лучший, самый добрый! Ничего, доктор же сказал, всё заживёт. Ты – мой хороший! Отпустишь бороду и усы, ничего не будет видно! Ты – мой котик! Люблю тебя!..
В ту ночь она впервые осталась с ним в этой почти пустой квартире, где они так странно отметили новоселье... Не слишком избалованный женским вниманием, Тимофей расплавился в её объятиях. Сердечное внимание, нежная прозрачная красота, хрустальная хрупкость и птичья лёгкость девушки сделали его впервые счастливым и свободным. Пусть ненадолго, но он поверил в то, что любим, нужен и важен...
Полянский вынырнул в настоящее. «Может быть, было лучше для всех, если б она тогда меня убила?». Помотал головой, стряхнул наваждение, и насторожился, услышав какой-то жужжащий звук. Спохватившись, пошёл искать в прихожей по карманам и полкам телефон. Номер определился.
– Доброй ночи! Чем обязан, Вартан Гургенович?
– Здравствуй, Тимофе-джан! Прости, что поздно беспокою, – раскатисто зазвучал южный говор. – Очень надо, чтоб ты завтра подъехал! Ты просто не поверишь, что тут было!..
3.
– А то, знаешь, Петюня, ещё ерша делали. Это когда края карт надрезали и натирали воском, чтоб потом было легко нащупать...
Реплику Марьяны Григорьевны прервал новый приступ лающего грудного кашля. Рак, обглодавший её изнутри при жизни, больше не был страшен. И теперь она, откашлявшись, с удовольствием доставала из кармана платья спички и курево. Встряхивала спичечный коробок, прикуривала и смолила папиросы одну за другой из бесконечной пачки.
Родилась она в тысяча девятьсот двадцать первом году в Москве в Малом Козихинском переулке. Свою мать, создание хворое и тщедушное, она совсем не помнила.
А вот отца боготворила. Григорий Кузьмич Онищев – черноусый и кареглазый статный красавец был талантливым игроком. Карточная колода стала для маленькой Марьяши одной из первых игрушек. Сколько раз она, перебирая картонки пухлыми пальчиками, разыгрывала романтические истории запутанных романов между дамами в собольих душегрейках и уборах с каменьями, усатыми солидными королями и лихими валетами.
В юности Онищев состоял под надзором, чуть не угодил под суд. Но смена власти внесла свои коррективы. При новом порядке после гражданской войны быстро освоился, получил место в одной из многочисленных контор. Игру он не бросил, но не зарывался, осторожничал, с нужными людьми делился, поэтому прожил долго, и проиграл немного.
Дочь была его единственной слабостью. Григорий Кузьмич не желал ей будущего каталы-каторжанки, поэтому не сразу и со скрипом уступил просьбе посвятить в карточную науку. Красавицей Марьяна не была, но хорошенькой считала себя справедливо. Фигурка складная, пушистая коса, чёрная как смоль, руки в браслетах маленькие и проворные. От отца унаследовала обаяние и ловкость.
Одно время они даже промышляли, «паслись» вдвоём. Садились в разные вагоны на поезд до Твери, Ярославля, или Рязани . Марьяна выбирала место, обращая на себя внимание пассажиров-мужчин, расположившихся поблизости. Сидит барышня в шляпке, в ботиках на трёх пуговках, по платью – из порядочных, у ног – саквояж. И то ли пасьянс начинает раскладывать, то на любовный интерес гадает. Уронит карту, стрельнёт карими глазами из под шляпки, и соседу – улыбка смущённая, но с чертовщинкой какой-то в ямочках. И знакомились, заводили разговоры, разумеется. Марьяна выводила беседу на тему карт, её начинали учить, свысока растолковывая правила.
Потом подсаживался Григорий Кузьмич в роли богатого «сазана». Сначала шла «игра на заманку», чтобы жертва выиграла и втянулась. Марьяна разжигала азарт, артистично комментируя, да ахая. И пассажиры не сразу, но проигрывали всю наличность, порой ставили часы и драгоценности. Онищевы не наглели, не беспредельничали на чужой территории. «Слам», доля добычи отстёгивалась милиционерам регулярно.
Жилось тихо, сытно, серо и ровно. Иных страстей, кроме игры, у Марьяны и не было. Замуж пошла с трезвым расчётом в девятнадцать лет за начальника отца. Держали открытый дом, принимали гостей. О детях и не задумывались.
В сорок первом покатились несчастья: сначала Григорий Кузьмич скоропостижно скончался от сердечного приступа, а ведь крепкого здоровья был мужчина, не старый. По отцу убивалась долго, роднее него никого не было. Потом муж Марьяны на фронт ушёл, да и сгинул без вести. Сама в эвакуации честно трудилась в одной из швейных мастерских, организованных отделом рабочего снабжения от их предприятия. Чёрную косу свою отрезала навсегда, как пришлось вшей выводить. Тяжёлые были годы. Благо, была она неприхотлива и суха в желаниях. На фоне неустроенного быта и голодных пайков Марьяну больше расстраивало, что пальцы грубеют, теряют чувствительность и гибкость. Чтоб руки вовсе не задеревенели, играла иногда с соседками по бараку, да развлекала гаданиями.
После Победы вернулась в Москву. В служебную квартиру мужа ей прописаться уже не дали. Перебралась в область. Устроилась на машиностроительный завод в Мытищах. Там и работала на шлифовке деталей. Общежитие. Замужество, вышла за токаря. Родила дочь в сорок девятом. Жизнь Марьяны Григорьевны складывалась ровно и безрадостно.
Но раз как-то поехала с маленьким внуком погулять в Москве. Оглядывалась, не узнавая улиц, задумчиво курила. Показала, где раньше с отцом жили. Витя не поверил рассказам Ба. Неужели так бывает, чтоб человеку принадлежал целый дом, а не угол в скворечнике? А потом прошли на бульвар. И пока Витя за голубями у пруда гонялся, успела его бабуля обыграть трёх праздношатающихся гостей столицы. Подняла сумму в четыре её пенсии, и ожила. Помнят руки-то, помнят!
И пока ноги носили, ездила она каждые выходные в Москву. Интеллигентная пожилая дама с брошью на блузке с оборкой внушала уважение и не вызывала подозрений. Быстро обзавелась необходимыми знакомствами. Молодые да борзые дорогу перебегали, но открыто не хамили, и за столом не мухлевали. По завету отца играла тихо, особо не передёргивала.
Денег не копила. Жизнь научила «сегодня есть, завтра нет». Выигрыши тратила на одежду, украшения, посещала рестораны и театры, стремясь хоть за свои деньги получить кусочек красивого и сытного прошлого.
А крест этот, что нашёл Петя, заговорила молодая цыганка в середине девяностых. Выручила её Марьяна Григорьевна случайно, в благородном порыве помогла откупиться от ментов на вокзале. Та догнала потом на перроне, ухватила за шаль грязными пальцами: «Душа у тебя хорошая, береги её. Вот! Схорони! Заговорённый! Вечно жить будешь!». Сунула, да и побежала дальше со своим шумным чумазым выводком. Марьяна
