Григорьевна дома крест на шнурке рассмотрела. Шулеры за суевериями следят и приметам доверяют, иначе нельзя – удачу спугнёшь. Было ей не по себе от этого подарка. Заклеила в конверт, да в тяжёлом трюмо спрятала. Хоть отец и учил не делать тайников в том, что можно из дома вынести.
Хворала уже сильно, но курева не бросала. С дочерью ругались. Та из квартиры склад-чулан сделала: «Вот, мама, пусть у тебя полежит, вдруг пригодится, у нас хранить негде». Она и бороться устала. Внук женился на такой же свиномордой, как сам. Захаживали с Татьяной, вроде как проведать Ба, а сами с рулеткой лазают, спорят, сколько обоев надо, да пройдёт ли новый шкаф. Марьяна Григорьевна давно байками кормила, мол, «останутся вам после меня сберкнижки, тогда и заживёте!».
В тот день только светать начало. Проснулась она от странного чувства: не больно! Удивилась, сходила на кухню покурить, поглядела в хмурый утренний двор. А как вернулась в комнату Марьяна Григорьевна, так и схватилась за сердце: увидела на тахте себя, побелевшую и остывшую. Остановились и запали глаза, рот приоткрыт, рука свесилась. Беззвучно голосила в ужасе, билась в стены, которые не могла покинуть. В бессильном горьком гневе наблюдала, как внуки готовили к похоронам, обобрав с любимой Ба золотые кольца и серьги. Зато после от души повеселилась, глядя на глупые морды, раздосадованные тем, что наследства не нашлось и в помине! Так вам и надо, свиноты! Ящичек с драгоценностями она спрятала, когда ещё в силах была.
Продать квартиру Виктор с Татьяной не решались, не из уважения или планов на будущее, а из жадности, всё боялись продешевить. Вкладываться в ремонт – жаба давила. Золото продали, да прожрали, бестолочи. Вот и зарастали метры хламом. Оставалось Марьяне Григорьевне медленно шататься из угла в угол своей тюрьмы. Разве что курить теперь было легко и безболезненно.
Внуки пытались содрать три шкуры с любого. Но подходящих арендаторов не находилось. Сдавать решили непременно по договору, напуганные жуткими байками о налоговых инспекторах и неподъёмных штрафах. И появился этот щуплый паренёк, тощий и вихрастый. С одной сумкой убогого барахлишка. Видимо, жизнь совсем прижала, раз он согласился платить за это жильё. Грязищу целый день ворочал, бедолага, умаялся, но красоту навёл.
В тот момент, когда он надел заговорённый крест, она снова почувствовала вкус табака. Это было волшебно! А ещё оказалось, что он её видит и слышит. Орал пацан долго. Брыкался цыплячьими ножками, махал руками в попытках прогнать её. Чуть в панике не сломился в ночь с мокрой после душа головой.
Потом начал слушать, стал отвечать. Было немного непривычно, но приятно снова с кем-то разговаривать. Ещё через день Марьяна Григорьевна поняла, что может удерживать карты. И, наконец-то, смогла покинуть квартиру и перемещаться, но, к сожалению, не свободно, а только сопровождая юного Петю Ефимова. Разобралась, что привязана к заговорённому кресту навсегда.
Парнишка долго шарахался, потом всё-таки привык не таращиться на неё постоянно, и не отвечать каждый раз вслух, привлекая внимание прохожих или попутчиков.
Так радовалась общению и движению. Была счастлива снова прикасаться к колоде, тасовать, играть. Было восхитительно не чувствовать боли, раскладывать пасьянс, курить бесконечные папиросы и болтать обо всём. Из благодарности поделилась, рассказала о своём кладе. Пожалела этого ягнёнка-цыплёнка, такой он умильный одуванчик. Предложила на эти деньги переехать и устроиться на новом месте. Многое можно переменить в жизни, если располагаешь средствами.
Они даже съездили в парк, где в памятном сквере Марьяна Григорьевна закопала свои украшения в ящичке. Глядя на разноцветные башни микрорайона, который возвели на месте парка, она философски вздохнула и закурила. А вот Петя расстроился и почти хныкал. Успел уже размечтаться, вообразил себе, на что потратит вырытое сокровище. Вот тогда она предложила ему подучиться и заработать в игре на деньги.
О картах он почти ничего не знал, в школьном летнем лагере когда-то в «дурака» играл, и всё. У современных людей иные развлечения, ничего не поделать.
По её указанию Ефимов достал колоду из ящика стола. Если бы кто-то заглянул в это время в комнату, уронил бы челюсть: парнишка играл в карты, разговаривая с пустотой, а перед ним в воздухе подлетали и переворачивались потрёпанные картонки.
Сначала играл на работе, но не ставил ни копейки, трусил долго. Она рекомендовала учиться и практиковаться с ежедневными попутчиками в электричках. Петя мямлил, тушевался, боялся разговаривать с незнакомыми людьми. Ведь одно дело – лить в уши неопытной девочке, и совсем другое – расположить к себе здоровенного мужика, целясь выставить его на деньги. Но постепенно втянулся. Марьяна Григорьевна легко кружила вокруг игроков, дымила папиросами и передавала карты его противников, подсказывая ходы и давая советы.
В выходной между сменами в магазине велела днём высыпаться и плотно есть дома, чтобы не тратить потом «рабочее время». Вечером выезжали из Москвы с Казанского до Пушкино или до Сергиева Посада. На деньги игра запрещена, но это же надо, чтоб дело дошло до протокола с показаниями пострадавших. А выигрывать по-крупному Марьяна Григорьевна ему не позволяла, хоть и видела, горячится «барашка», жадничает.
Нельзя забываться! Ох, как он чуть не обделался, когда полицейские в поезде подошли! Она хохотала, пока кашель не скрутил. Согласился сойти на ближайшей станции, отдал весь выигрыш, да и остался ночью на пустом перроне. Повезло, на последней электричке смог до дома доехать, чуть не околел от холода.
Но кто почувствовал вкус игры, раз втянулся, того уже не отпустит. Ей были неинтересны ставки на копейки. Деньги не интересовали, зачем они трупу. А вот сама игра подпитывала! Азарт, живые человеческие эмоции и шорох перетасовываемых картонок, мягкое шмяканье карт по столу – без этого она тосковала. Марьяна Григорьевна соскучилась по большому столу.
4.
Уж о чём Петя точно не мечтал, так это о привидении, которое будет кашлять сутками и комментировать его жизнь. Повезло ещё, что дыма от бесконечных папирос не ощущалось. Равно как и жуткого запаха стариковского тела и сгнившего рта. Не сразу понял, что видит и слышит её только он, чуть кукухой не уехал. Марьяна Григорьевна велела называть её Ба, мол привыкла за последние лет двадцать пять. Чтобы и с уважением, и вроде бы как к близкому человеку. Ведь общие дела предполагают определённое доверие.
Ефимов до сих пор не мог смотреть на старуху без содрогания: трупные пятна, серая морщинистая сухая кожа, запавшие глаза. Ба постоянно курила, кашляла и болтала. Время от времени поправляла, вставляла на
