себе домой.
Она начала отступать назад, прикрыв рот рукой, уставившись на меня распахнутыми глазами. — Хотите, чтобы я вызвала полицию? — спросила она.
— Нет, — тихо сказал я. — Вам не нужно этого делать. Всё это ошибка. Я ухожу. Сожалею, что потревожил вас.
Через минуту я брёл по тротуару, медленно шагая назад в бакалейный магазинчик, ведя рукой по деревянной изгороди двора моего друга. Я хотел вернуться в магазин, опять позвонить и умолять Джо, но не мог. Я просто стоял там, озябший и промокший, и боялся. Наверное, я стоял так минут пять-десять. Потом оказался в своей машине, насквозь промокший, клацающий зубами, рыдающий, как потерявшийся ребёнок.
Той ночью я вернулся домой очень поздно. Наверное, уже минуло два. Я потратил несколько часов, просто бесцельно разъезжая, пытаясь подумать, отыскать смысл в том, что со мной приключилось. Я продолжал возвращаться к тому факту, что пёс меня узнал, как будто это что-то значило, как будто в этом был ключ, но ничего это не значило и никакого ключа не было. И пёс изменился с прошлого раза, что, разумеется, было совершенно невозможно, но не более невозможно, чем идея, что некий злобный, мировой эквивалент Розмари Вудс [4] совершил неимоверные искажения, дабы стереть часть моей жизни, оставив эти непонятные восемнадцатиминутные лакуны. Нет, это было не то.
Я помню, как стоял у светофора на пустынной, залитой дождём улице, глазея на статую Билли Пенна [5] на здании ратуши и мучаясь вопросом, была ли это та же самая статуя, которую я всегда помнил, или она чем-то отличалась.
Когда я, в конце концов, повернул дверную ручку и зашёл в свою собственную гостиную, сверху позвала Мартина. — Алан? Это ты?
— Я… наверное.
— Алан, ты в порядке? Я беспокоилась, поэтому позвонила Мизам и Джо сказал, что ты один раз звонил, но не появлялся. Я не знала, что делать дальше.
— Я тоже не знаю, что делать дальше, — тихо сказал я.
— Что?
Я снял дождевик и своё обычное пальто, которое тоже промокло, и огляделся вокруг, ища куда бы их повесить. Свободного места не оказалось, так что я повесил их на дверную ручку.
— Мартина… Марти… пожалуйста, спустись и поговори со мной. Просто спустись. — Мой голос осёкся. Я позвал ещё раз.
Она спустилась, в бигуди, халате и шлёпанцах, с заинтересованным видом. На миг я ощутил самый безнадёжный, беспомощный ужас в жизни, потому что был уверен, что она не узнает меня, взбежит наверх по лестнице и вызовет полицию. Но она просто остановилась в двух шагах от нижней ступеньки, затем пошла дальше, внимательно, изумлённо, озадаченно, но совсем не так, как женщина, натолкнувшаяся у себя дома поздней ночью на абсолютного незнакомца.
— Что случилось, Алан?
— Случилось что-то… очень поразительное. Просто посиди со мной.
Мы сели на диване перед камином, напротив столь знакомого мне кресла. Газета, которую она принесла мне тем вечером, ещё оставалась там.
Я рассказал ей, что произошло этим вечером, всё так подробно, как смог.
— Это было так, словно я потерял контроль, — сказал я, — словно уплываю из жизней окружающих меня людей, просто уплываю прочь. Не знаю, что я сделал или по какой причине, но мы с Джо, мы уже не были полностью в одном и том же мире…
Больше мне нечего было сказать. Я молча сидел, сплетя пальцы, сложив ладони вместе, затем стал шевелить руками, пока несколько пальцев не расплелись и дальше, пока не сцепил большой палец левой руки с мизинцем правой. Тогда я развёл руки в стороны, ладонями кверх и посмотрел Мартине в глаза.
— Всё это — безумие, — сказал я. — Такого не может быть, но оно есть. Хотелось бы, чтобы ты сказала мне, что этого нет, но я знаю лучше. Это была бы просто ложь.
Потом я обнял её, положив голову ей на плечо и снова разрыдался, как ребёнок. Она, не задумываясь, обвила меня руками.
— Чего я боюсь больше всего — что всё каким-то образом переменится и Гэбби не узнает своего отца…
Она вдруг втянула воздух, застыла и отпустила меня. Я отодвинулся и, когда взглянул на лицо Мартины, то увидел, что перемена свершилась, прямо сейчас. Беспокойство угасло. Выражение стало абсолютно другим, неким потрясённым возмущением, чувством на грани гнева.
— Как ты мог сказать мне такое? — проговорила она. — Ты обещал, что никогда больше не станешь упоминать это имя. Помнишь? Нашу дочь зовут Джулия. Габриэль умерла ещё в детстве. И ты это знаешь.
Она поднялась с дивана и отвернулась от меня, и тогда я, с абсолютной уверенностью, понял, что уже ничего не могу с этим поделать. Это свершилось, целиком и полностью, чем бы оно ни было.
— Отправляйся в постель, — безнадёжно произнёс я. — Иди спать, а утром всё будет прекрасно. Ничего этого не случится.
Она попятилась. Я встал и выпроводил её вверх по лестнице. — Иди, — сказал я. — Я тоже скоро буду.
Я подождал, пока не услышал, как за ней закрылась дверь спальни, а затем медленно поднялся по ступеням.
Я очень тихо прошёл мимо нашей спальни, дальше, до конца коридора и там, как только мог осторожно, открыл другую дверь и заглянул внутрь.
Наша дочь спала, обложенная огромными подушками, под одеялом с Пришельцем [6], которое я узнал даже в слабом свете ночника.
Я проскользнул в комнату, но не стал включать верхний свет. Я боялся, что не разглядел её как следует и она окажется слишком рослой, или блондинкой вместо брюнетки, или просто незнакомой мне. Я нашарил одну из её школьных тетрадей, потихоньку оторвал страницу и, присев у ночника, нацарапал фломастером короткую записку:
РОДНАЯ, ТВОЙ ПАПА ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБИТ,
НО ЕМУ НУЖНО УЕХАТЬ. ПОСТАРАЙСЯ ЕГО ЗАПОМНИТЬ.
Я поднял будильник и положил под него записку. Часы показывали 2:45. Прошло не больше десяти с половиной часов с тех пор, как всё это началось, но лифтовый трос уже оборвался и я падал, очень далеко и очень быстро. Я бросил и пытаться такое понять.
Я постоял несколько минут, смотря на спящую девочку, а затем вышел из комнаты.
Я не стал заглядывать к Мартине ещё раз. Вместо этого я спустился, достал из шкафа сухую куртку и покинул дом. К тому времени дождь прекратился, но ветер обжигал холодом.
Много часов я бродил по улицам, обращая внимание на все знакомые дома в районе, пока, через некоторое время, они не переставали быть знакомыми. Однажды, прямо передо мной, очень медленно проехала патрульная машина, но я неподвижно стоял,
