так безжалостно прерванный на исходе ночи дробным топотом копыт под окнами моей уютной спальни.
— Соберись! — сердито рявкнул Олимпиодор приказным тоном, отчего я вздрогнул и только теперь осознал, что мы стоим на месте невдалеке от запряженной четверкой лошадей черной кареты, объятой клубами дорожной пыли. Вскоре из нее при помощи слуги кое-как выбрался сухопарый старичок в кожаном камзоле и бархатном берете с пестрым плюмажем, после чего медленно поковылял в нашу сторону, опираясь на резную трость с серебряным набалдашником. Сарантанелло строго зыркнул на меня, затем изобразил на лице гримасу благоговения и распахнул дверь:
— Безмерно счастлив засвидетельствовать свое почтение его светлости! — подобострастно проблеял надтреснутым голосом подошедший к нашей карете старичок, стянул берет и склонил плешивую голову.
— Рад видеть вас, барон! Какая неожиданная и весьма приятная встреча в пути! — не растерялся я, а затем без промедления озвучил заученные вопросы: — Поправился ли ваш внук Ульфгар? Слышал, он получил серьезную травму на рыцарском турнире.
Только Фраунгофер открыл рот для подробного, по-видимому, разъяснения, как услышал от меня:
— И что там за история с пожарами у вас в поместье? Надеюсь, поджигателей нашли и публично казнили.
Сбитый с толку осведомленностью и неожиданным любопытством герцога он замешкался, не зная, на какой из вопросов отвечать в первую очередь, и тут пришла очередь Сарантанелло поучаствовать в подготовленной им самим мистификации:
— Великодушно прошу прощения, господин барон, но сейчас ни в коем случае нельзя отнимать время у его светлости. Мы спешим в расположение наших войск на границе, где становится совсем неспокойно. Как видите, даже в дороге герцогу приходиться самолично работать с бумагами.
В этот момент, как мне было велено накануне, я взял в руку перо и стал изрисовывать каракулями лежащий на миниатюрном столике посреди кареты белоснежный лист, а мой хозяин, прижав ладонь к груди, еще раз произнес витиеватое извинение, после чего закрыл дверь.
На протяжении всего обратного пути с его мясистого лица не сползала самодовольная улыбка, что явно свидетельствовало об успехе спланированного им мероприятия, а по прибытии к воротам уже такого родного жилища, мне вручили бутыль дорогого вина, хотя во все остальные дни алкоголь был под запретом ради круглосуточной сохранности моего благообразного вида.
Неделю спустя мы проделали похожий трюк с пожилой маркизой Ариадной Киприс, возле имения которой у нас якобы произошла мелкая поломка кареты, исправленная сразу же после моего краткого общения с сердобольной дворянкой. Но более всего я запомнил замаскированное под визит милосердия посещение усадьбы полоумного виконта де Бринеля, чье прогрессирующее безумие отпугнуло от него всех старых приятелей. Из-за помешавшегося рассудка он мало кого узнавал, поэтому поначалу принял меня за своего обидчика из времен далекой юности и то и дело громогласно предлагал дуэльный поединок. И лишь после того, как ему удалось втолковать, что перед ним герцог, де Бринель слегка успокоился, после чего показал свою фамильную коллекцию клинкового оружия и выразил готовность отправиться на поле брани по первому моему требованию.
По большому счету все складывалось неплохо, во всяком случае я без сомнения оправдывал возложенные на меня хозяином надежды. Однако его самого постоянно терзало ощущение недостаточности предпринимаемых действий, о чем свидетельствовали частые размышления вслух в моем присутствии:
— Как ни крути, но пока герцог отсутствует на официальных церемониях, больших праздниках и парадах у его злопыхателей остаются все козыри на руках. Посылать тебя на подобные продолжительные мероприятия, где бывает куча господ, неплохо знающих Мальро с самых разных сторон, сравни самоубийству — обязательно проколешься и будешь разоблачен.
— Разве его светлость не может хотя бы иногда поприсутствовать там? — однажды спросил я, о чем тут же пожалел.
— Не твое собачье дело, смерд! — взорвался Олимпиодор, вымещая на мне накопившееся раздражение. — Если я имею привычку разговаривать сам с собой при тебе, то это означает лишь то, что ты для меня сродни неразумному животному или бездушному предмету интерьера!
Мне было не привыкать к подобным выпадам в свой адрес, к тому же ради проживания в отведенном для меня прекрасном доме, полном еды, тепла и уюта, я готов был сносить их хоть ежедневно.
Должно быть по причине своего низкого происхождения благородной скукой я так и не захворал, зато с каждым днем мой молодой тридцатипятилетний организм все сильнее жаждал женского присутствия. Пока я был вынужден ежедневно в поте лица добывать кусок хлеба, часто недосыпая и недоедая, все его силы уходили на борьбу за выживание. Теперь же, когда такая необходимость отпала, а праздность сделалась образом моего существования, наружу стало выползать сначала во снах, а потом и наяву ранее подавленное нуждой и тяжким трудом естественное желание. Довольно скоро оно овладело всем моим естеством, определяя мысли, слова, а также поведение в целом, из-за чего я все чаще и настойчивее намекал своему хозяину на давно назревшую необходимость снять возникшее напряжение. Он обычно отмахивался от меня, как от назойливой мухи или делал вид, что пропустил сказанное мимо ушей, а когда наконец заметил, что я уже который день сам не свой, вроде бы сжалился и заявил:
— Допустим, приведу я сюда уличную девку, но ведь она тоже живой человек, созданный Творцом. Неужели тебе ее совсем не жаль?
— С какой стати ее нужно жалеть? — изумился я его странному ходу мысли. — За мной никогда не водилось стремления кого-либо истязать, будь то самый презренный тип или бродячая кошка.
— Господи, кому я пытаюсь втолковать очевидные вещи! — воскликнул Олимпиодор, посмотрев в мою сторону с презрительной жалостью. — Ладно, черт с тобой! — обреченно махнул он рукой. — Приведут тебе подругу, но только на сутки, поскольку нам вообще то надо работать, а не тешить себя. Но учти — грех сей исключительно твой, а у меня и своих столько, что за десять жизней не отмолить!
«Надо же, какой святоша выискался, — подумал я про себя. — Занимается по роду своей службы самыми мерзкими, богопротивными махинациями и вообще черт знает чем, а из-за сущего пустяка взбеленился, словно строго блюдущий целибат настоятель монастыря».
Проснувшись следующим утром от лошадиного ржания и стука копыт под окнами, я сел на кровати и по уже сложившейся привычке стал ждать появления облаченных в черное людей Сарантанелло, однако вместо них в спальне вскоре появилась стройная девушка лет двадцати. Ее тяжелые темные пряди волнами спадали на плечи и удачно контрастировали с длинным льняным платьем цвета топленого молока, чья высокая талия подчеркивала пышную высокую грудь, а узкие рукава и синий шелковый пояс делали образ удивительно грациозным.
— Что стоишь, как каменное изваяние? Присаживайся на стул, — невольно вырвалось у
