до того, как звуковой ряд фильма начинал ее заглушать. И только ничего не понимающий Павел Сергеевич разомкнул отяжелевшие веки, как в уши ударила бравурная оркестровая музыка, а на статическом темном фоне ожившего экрана при помощи магии синематографа эффектно проявились вступительные титры в виде размашистой белой надписи: «Ночная линейка».
Вздрогнувший от испуга при первом торжественном аккорде Паша́, попытался вскочить на ноги, чтобы рвануться к выходу из актового зала, но лишь неуклюже качнулся в кресле, поскольку тело сделалось ватными и отказывалось подчиняться мозговым импульсам. А на экране тем временем появилась снятая с небольшой высоты ночная площадь перед главным корпусом лагеря, на которой люди выстроились по росту возле мачты с флагом пионерии, казавшимся во тьме багряно-черным. Когда камера оператора взяла крупный план освещенной лунным светом шеренги, многих из стоявших по стойке смирно Павел Сергеевич стал узнавать к еще большему своему замешательству. Пионеры, воспитатели и технические работники лагеря, выстроившиеся на площади перед зданием, где он сам сейчас находился, были примерно того возраста, каким он их запомнил во время проведенных здесь много лет назад летних смен. Но самое неприятное открытие заключалось в том, что большинства из узнанных им на экране уже не было в живых. О судьбе остальных в шеренге Паша́ знал мало или совсем ничего не слышал, однако сомнений в их столь же печальной участи у него почему-то не возникло. К таковым относилась и вернувшая себе привлекательные черты сорокалетней давности старший воспитатель Таисия Ивановна, по чьей милости, а также в силу собственного желания срубить по-быстрому бабла он оказался ночью возле заброшенного лагеря.
В следующий момент лунное безмолвие прорезал хорошо знакомый бывшему пионеру Павлику сигнал горна «Слушайте все!». Его звук доносился откуда-то издали вместе с многократным эхо, отчего ночное сборище на экране обретало еще более жуткий вид. Когда повторенный трижды он затих, все от мала до велика в шеренге как по команде повернули иссиня-бледные лица с немигающими взорами в сторону поросшего крапивой самого дальнего или, как его называли «медвежьего угла» лагерной территории с хозяйственными строениями, подняли перед собой согнутые правые руки в пионерском салюте и звучно произнесли пугающим многоголосьем:
— Пионерская дружина лагеря «Восток» в сборе!
— Рад встрече, друзья! — ответил невидимый паренек ломающимся подростковым фальцетом. — Смотрю, наши ряды снова пополнились! Что ж, земное существование конечно, но повода для грусти нет, ибо тем избранным, кому довелось при жизни быть частью пионерского братства в загородном лагере, суждено навечно встать в строй после смерти. А дел у нас с вами невпроворот, потому как светлые идеалы, которым мы приносили клятву при вступлении в организацию юных ленинцев, сегодня сплошь и рядом попираются и намеренно втаптываются в грязь! Особую надежду я возлагаю на ребят, в свое время проникавшихся вполне естественным чувством страха при прослушивании рассказов обо мне. Именно они достойны стать вожатыми наших отрядов мстителей, поскольку несмотря ни на что в глубине души поверили передаваемому из уст в уста Откровению.
После произнесенных слов с плавно нарастающей громкостью вдруг зазвучала широко известная в Союзе пионерская песня Александры Пахмутовой «Орлята учатся летать» в исполнении детского хора. Минуту спустя дрожащий всем телом Павел Сергеевич уже не в силах был терпеть оглушающий рев. Будто в агонии он безуспешно пытался поднять онемевшие руки, чтобы закрыть ладонями уши, но конечности отказывались повиноваться. Когда же бешено колотящееся сердце вместе с тяжелой головой готовы были разорваться на куски, Паша́ попытался закричать, но неожиданно осознал, что, задремав с устатку в темноте актового зала, увидел дурное сновидение… Вскоре оно окончательно растаяло, как тает всякая распознанная иллюзия, после чего Павла Сергеевича ненадолго одолел сонный паралич, когда проснувшийся человек уже осознает, где находится, но еще не может двигаться и говорить. В конце концов он встрепенулся, вскочил со скрипучего кресла на ноги, зажег ручной фонарь и немедля посеменил к выходу из главного корпуса шаткой после сна походкой.
Оказавшись на площади, Паша́ стал озираться вокруг, невольно ища глазами приснившуюся шеренгу. Как часто бывает после пробуждения, вызванные сновидением эмоции еще долго не могут улечься даже когда наяву совсем иная атмосфера. Павел Сергеевич же и вовсе ощущал себя не окончательно покинувшим свой кошмар, поскольку оставался в тех же жутковатых декорациях ночного пионерлагеря, только с вернувшейся способностью двигаться и понимать происходящее.
Протяжно-жалобный крик пролетевшей над головой совы заставил его испуганно вздрогнуть, замереть на месте и подумать о том, что он, много чего повидавший человек на шестом десятке лет, так и не изжил в себе страх перед скрывающимся в окружающей тьме сверхъестественным. Паше́ вспомнился прочитанный в детстве рассказ мастера леденящих кровь историй Амброза Бирса из каким-то чудом опубликованной советским издательством книжки «Словарь сатаны», где красной нитью проходила мысль об обязанности читателей подыскивать соответствующую жанру хоррор обстановку, если, конечно, они уважают автора подобного рода произведений и по-настоящему жаждут испытать острые переживания. И вот теперь Пашу́ неприятно покоробило от осознания того, что волею судеб ему самому довелось очутиться именно в таком положении, когда смертельно напугать мог неожиданно раздавшийся звук или пробежавшая рядом тень, не говоря о призванной вызвать дрожь читателей рукописи, которая и стала причиной гибели героя словно для пущего страха вспомнившегося рассказа.
Павел Сергеевич стоял как раз на месте выстроившейся во сне шеренги, уже сомневаясь, двигаться ли вглубь лагеря по первоначальной своей задумке или поскорее вернуться к оставленной у ворот машине. Словно подражая стоявшим по стойке смирно призракам с иссиня-бледными лицами, он сам невольно повернул голову в сторону примыкающего к лесу «медвежьего угла» территории лагеря, как в следующий миг своенравная память достала из своих пыльных архивов совершенно забытую деталь, от которой несмотря на духоту июльской ночи по спине пробежали мурашки. Именно там, в зарослях крапивы за сараем для инвентаря и еще одним хозяйственным строением неизвестного ему назначения, одиноко стояла бетонная скульптура в человеческий рост, которую ребята между собой часто называли Каменным горнистом или Застывшим трубачом, а иногда и самим Черным пионером. Ходили слухи, что изваяние привезли из давно закрытого лагеря, где случилась какая-то жуткая трагедия, однако так и не решились установить его посреди главной площади якобы из-за неуловимо зловещего отпечатка на непроницаемом лице статуи, остротой своих черт напоминающим посмертную маску. Среди мальчишек особой отвагой считалось втайне от вожатых выпорхнуть ночью из спящего корпуса, чтобы, пробравшись извилистой тропинкой сквозь жгучие заросли, прикоснуться дрожащей рукой к холоду
