на этаж попробует пробраться девушка, сработает магическая защита. И поднимется такой переполох, что в ректорате услышат...
Кристина в отчаянии кусала губы.
Я обнял её и прижал к стене.
— Ты... — дёрнулась Кристина. — Что ты де...
— Тише! — прошипел я.
Обнял её покрепче, чтобы уж точно не вырвалась, и прижался губами к губам.
— Кхех... — раздалось за спиной.
Я обернулся — так, чтобы заслонить собой Кристину. Тихо, но очень строго спросил:
— Ты чего не спишь, Гаврила?
— Дак, это... — забормотал «дядька».
Он тащил на спине тюк, нагруженный бельём. Увидев меня — очевидно заслоняющего собой даму, — мгновенно оценил обстановку. И сделал вид, что встретить курсанта в полночь на чёрной лестнице — обычное дело. Ткнул пальцем в тюк:
— Полотенца, вот, свежие несу. Надобно их с утра, конечно. Да только утром я, того... Занят.
Я вспомнил гуляющие среди курсантов сплетни о том, что по ночам Гаврила наведывается к одной из прачек. Объективная причина управиться с профессиональными обязанностями вечером, понимаю.
— Ну так и ступай, — буркнул я. Вытащил из кармана купюру, сунул «дядьке» в карман мундира. — Бог в помощь.
— Здравы будьте, ваше сиятельство, — обрадовался Гаврила. — А я — чего?.. Я — ничего. Иду себе, по сторонам не глядю. А и глядел бы — чего я там увижу, в темноте-то?
С этими словами он скрылся в коридоре.
Я взял Кристину за руку. Шепнул:
— Идём.
В этот раз она не сопротивлялась. Шла по ступенькам, держась за мою руку и не произнося ни слова.
Вырвалась только, когда мы оказались на аллее. Объявила:
— Ваше... Ваше поведение, господин Барятинский, столь возмутительно, что у меня просто слов нет!
Щёки Кристины пылали. Глаза горели гневом. Я невольно залюбовался.
Пообещал:
— О Гавриле не беспокойся. Свой человек, не сдаст. Да даже если бы захотел — он тебя не видел. Не узнает при всём желании.
— Всё равно это возмутительно!
Кристина развернулась на каблуках и сердито зашагала по дорожке.
— Ну да, — усмехнулся я. — Лучше было бы, конечно, если бы Гаврила догадался, чем мы на самом деле собрались заниматься.
— Не стоит переоценивать догадливость прислуги, — буркнула Кристина.
— Не стоит недооценивать их догадливость, — хмыкнул я. — Далеко нам идти?
Кристина фыркнула и не ответила.
Ну, в общем-то её можно понять. Вряд ли горделивой госпоже Алмазовой хоть раз доводилось переживать что-то подобное. А куда мы идём — я уже и без неё понял.
* * *
Руководитель кружка заговорщиков оригинальностью мышления определенно не блистал. Собрание вновь происходило в дощатой пристройке позади летнего театра. У входа снова стоял караульный.
В прошлый раз я видел его издали, как выглядит, не разглядел. Сейчас, когда мы с Кристиной приблизились, караульный эффектным жестом сбросил с головы капюшон.
— Серьёзно? — вырвалось у меня.
Вместо человеческого лица на нас смотрела гладкая белая маска. В точности такая, как сотворила для меня Надя — только без дурацких чёрных молний на щеках.
Караульный явно ожидал от меня другой реакции. Обиженно проворчал:
— Ты не должен видеть наши лица.
— Не буду даже пытаться, — заверил я. — Если захочу полюбоваться на красивое лицо, могу просто повернуть голову. — И посмотрел на Кристину.
— Прекрати, — снова покраснев, прошипела та.
А караульный заслонил собой проход, не позволяя нам войти в пристройку. Строго спросил:
— Пароль?
— Сила и слава! — сказала Кристина.
— Отныне и навсегда! — серьёзно кивнул караульный. — Проходите, — и отошёл.
Вот, честное слово, не знаешь: смеяться над этими горе-конспираторами, или всплакнуть над их наивностью.
«Это — дети, Капитан, — напомнил себе я. — Избалованные, выросшие в любви и заботе дети. Их жизнь не зависит от умения скрываться — как в детские годы зависела твоя. Хоть ты и был тогда гораздо младше... Концерны боролись с Сопротивлением жестоко и не щадили никого. На возраст повстанцев им было плевать. А для этих „заговорщиков“ всё происходящее — увлекательная игра, не больше. Сомневаюсь, что хоть кто-то из них отдаёт себе отчёт, как именно по закону полагается расценивать их деятельность. Если узнают, что за участие в таких собраниях их могут отчислить из академии — искренне удивятся. А пожалуй, что и обидятся насмерть, будут требовать от высокопоставленных родителей, чтобы те вступились и „сделали что-нибудь“... То есть, сейчас, на первом этапе — это игра. Помни, для чего ты здесь, Капитан. А пока — веди игру по правилам, установленным этими детьми».
Мы с Кристиной шагнули в пристройку.
Внутри царил полумрак. Темноту разгоняла единственная свеча — в подсвечнике из чернёного серебра. На широкой полке, сколоченной из грубых досок, эта дорогая, изящная вещица смотрелась странновато. Полка крепилась к стене. Летом над ней, должно быть, висело зеркало, а сама полка заменяла актерам гримировальный столик. Летом здесь, кстати, наверняка намного уютнее. Сейчас из пристройки вынесли всё, что не было приколочено. Остались только полка да деревянные лавки вдоль стен — на которых и расселось благородное собрание.
Я быстро оглядел заговорщиков.
Как и предположил в прошлый раз — восемь. Шесть парней, две девушки. Все — в таких же личинах Фантомаса, что и на караульном. Со мной и Кристиной будет десять человек. Не так уж много, в общем-то. Хотя и не сказать, чтобы мало — учитывая, что всё только начинается. Следует признать, что агитация у врага поставлена неплохо.
Моё появление собравшиеся встретили изумленным ропотом.
— Барятинский?!
— Быть не может!
— Как?! Почему?!
— Ты не говорил нам, что это будет он! — вскочив с места, выкрикнул один из «Фантомасов» голосом Жоржа Юсупова. — Я требую, чтобы он немедленно покинул это... этот... в общем, чтобы он ушёл!
Судя по поднявшемуся гулу, большинство собравшихся были с Юсуповым согласны.
Глава 17. Для чего я сюда пришёл
— К порядку, господа, — строго сказал тот, к кому обращался Юсупов. Голосом Рабиндраната, разумеется. — Я пока ещё ничего не решил. Как вы знаете, по нашим традициям всякий, кто претендует на присоединение к сообществу, обязан доказать, что он этого достоин.
— А я ничего такого не доказывала, — удивилась одна из девушек. По голосу я узнал Долгополову. — Ты просто подошёл ко мне и сказал, что…
— Не перебивайте меня, Екатери… то есть, уважаемая госпожа, —
