Нет, дрогнуть руки не дрогнули, но на миг замерли. Потом девушка аккуратно высыпала измельченные травы и кусочки смолы в миску, куда раньше отправила растертый в порошок гриб.
– Я работаю.
Хозяйка бросила на нее изучающий взгляд – девушка ощутила его даже не глядя. От него мгновенно загорелись щеки. Почему-то с Милой маска бесстрастия-хладнокровия давала сбой. Когда мать Лёша смотрела так, Лина чувствовала себя не фениксом и членом клана, а просто девчонкой. Обычной девчонкой, которая разговаривает с матерью своего парня. Как те, что сплетничали в гримерке клуба о своих жутких-и-ужасных проблемах – прыщ на носу вскочил или цена на квартиру поднялась. Счастливые девчонки…
– Вот что, – негромко проговорила Мила. – Я не знаю, что происходит с Лёшем, и не понимаю, что с тобой. Но дальше так продолжаться не может. Сядь.
– Мне нужно поставить смесь на огонь. – Она ответила, не успев подумать, хватаясь за первый попавшийся предлог, чтобы избежать разговора.
– Потом поставишь.
Плеснуло, тонко зазвенело, пахнуло ароматом горячего крепкого кофе.
Мы будем пить кофе?
– Нужно сейчас. Смесь испортится.
– И демон с ней! Сядь. Вот, возьми. – Женщина мягко, но настойчиво вручила Лине высокую золотисто-алую чашку с красивым рисунком, на котором раскинув крылья, стремилась в небо жар-птица. Лина невольно задержала на ней взгляд.
– Это, кстати, любимая чашка Лёша, – как бы между прочим, проговорила Мила. – Сам купил. Уже пять лет бережет.
Пять лет? С…
Девушка непроизвольно опустила глаза на свое запястье. Похоже.
– Вот именно. – Людмила вздохнула, придвинув к себе свою чашку. – Сейчас понятно почему. Задним числом вообще многое становится понятным. Замечала?
Глаза женщины были темны и загадочны.
– Иногда.
Только вот, если понимаешь все не вовремя, а лишь задним числом, то исправить уже ничего не исправишь.
– Например, становится ясен горячий интерес Лёша к расоведенью. И нежелание рассказывать о том, кто и где его лечил. Мы все понять не могли, отчего так. И то, что семь его песен написаны о потерянной любви и девушке с карими глазами. – Мила улыбнулась, но лишь кончиками губ, и до глаз улыбка не дошла. – Он искал тебя.
Отчего-то в эту минуту чашка показалась спасательным кругом.
Лина машинально погладила ало-золотую птицу, не зная, что сказать в ответ.
– Странная вещь – судьба, правда? – проговорила Мила, не дождавшись ответа. – То, что ты у нее просишь, сбывается. Но так, как она сама этого пожелает. И тогда поздно менять желание. Не вернешь.
– О чем вы?
– О счастье. Я хотела его для моих мальчиков. Вот и сбылось, – Людмила бездумно обняла чашку ладонями. – И кажется, с судьбой нельзя жульничать. Рано или поздно придется платить по счетам.
Так и есть. Придется. Причем уже скоро.
Только вот разговор все непонятней.
– Мила…
Чародейка тряхнула каштановыми волосами:
– Кажется, я тебя совсем запутала. Прости. Просто мне хотелось больше узнать о тебе. Ты не против? Марго навела справки у Светлых, а один родственник – у кое-кого из Темных. Из тех, кто посветлей.
– И как?
– Что – как?
– Сведения. – Лина отпила глоток кофе, почти не ощущая вкуса. Наверное, так чувствует себя жучок под увеличительным стеклом. Его пока не трогают, но рассматривают, точно перед вскрытием. – Много «гробов» нашлось?
– Гробов?
– Клановый термин. Означает секреты. Чаще всего о заказах.
Темные глаза чуть прищурились:
– Ты словно… чего-то боишься. И заранее бросаешь вызов, чтоб легче все разорвать и уйти. Так? При твоей матери это неудивительно.
Какой горький кофе…
– Вы с ней говорили?
– Нет. Мы… точнее, один из наших друзей общался с другой твоей соплеменницей, более… адекватной. Стефанией. Она, кстати, спрашивала о твоем здоровье. Просила передать, что ваш договор не разорван. Диана тебя дождется. Это кто?
– Девочка. Моя дочь. – Лина отвечала машинально, не думая – слишком оглушительна была новость, и была вознаграждена полным ошеломлением собеседницы:
– Кто?!
– Моя воспитанница. Приемная дочь. У нас так обычно учат.
– А-а. Понятно, – с сомнением протянула светлая ведьма. – Так вот, она говорила, что ты хотела уйти из клана. Не хотела быть убийцей. Это так?
– Да.
Показалось или на лице Людмилы промелькнуло облегчение?
– Тебя не отпускали, – полувопрос-полуутверждение.
– Так просто из клана не отпускают.
– Хм. Ну хорошо. Не знаю, важно это или нет, но прежде чем поговорить о Лёше, я передам ее слова. Она советует тебе встретиться с отцом.
– С кем?!
То, что теоретически отец у нее был, Лина знала. Где-то и когда-то ее целеустремленная мама нашла ту человеческую единицу, которую можно было припрячь для производства наследницы-преемницы. Зная мать, можно было не сомневаться, что неизвестный отец был воином, причем из лучших. Офицер-десантник, как сказала мать. Хотя можно было и так догадаться – Лиз признавала только высокие стандарты. И скорей всего он был из каких-то южных земель, ведь недаром у нее, Лины, смуглая кожа и густые черные волосы. И также можно было догадаться, что после достижения цели этот офицер-десантник оказался немедленно забыт и хорошо, если не убит.
Но Лина почти никогда не думала об отце.
Не было ни времени, ни желания. Хватит с нее и одного родителя – Лиз заполняла дни так, что жить было некогда.
А теперь Стефания говорит об отце.
Что это значит?
– Я не понимаю.
– Я тоже не особенно. Но она говорила, что встретишься – поймешь. Вот, – на столешницу ложится свернутая бумажная полоска. Самый обычный листок-стикер. Желтый. Лина молча прочитала несколько ничего не говорящих ей слов.
«Даниил Орешников. Клуб «Бланко», клуб «Этна», студия «Милагрос».
Все непонятней и непонятней. При чем здесь музыка?
– Хочешь попробовать? Лёш тебя проводит.
– Лёш?
– Ты против? – Соловьева задумчиво крошила на блюдце печенье. – Лина, я ведь недаром сказала, что так дальше продолжаться не может. Лёш – весь как натянутая струна, Вадим боится выпускать его из виду больше чем на полчаса. Да и ты…
– Что я?
– Ты сама не чувствуешь? Или эта твоя… маска приросла, что ты ее уже и не ощущаешь?
– О чем вы?.. – Она знала, о чем, но… неужели это так заметно?
– Эх, Маргариту бы сюда, – с какой-то грустью вздохнула женщина. – Ну ладно. Ты живешь здесь три недели, Лина. Ты ни разу не улыбнулась, ни разу не прилегла отдохнуть среди дня, просто так. Ни разу не забежала на кухню в неурочное время, просто потому что захотелось есть.
– Прости?
Старшая Соловьева вдруг усмехнулась:
– Да, эта манера моих родственников пролезать на кухню в любое время дня и ночи и выискивать вкусненькое иногда достает, но все-таки я бы хотела, чтобы ты тоже вела себя так. Так, как будто ты здесь своя. И так, словно это ты, а не робот, запрограммированный на зелья и бесконечные тренировки!
Пауза, и снова пристальный взгляд:
– Скажи, это – ты? Какая ты? Ты знаешь, чего хочешь? Не родные, не твой клан, чтоб его демоны навестили. Ты сама. Ты знаешь? Определись. Пойми. Сейчас пойми, пока на тебя никто не давит.
– Мила…
– Я должна знать, Лина. Я не знаю, что так прочно связало ваши жизни, но раз это так… сильно и… неизбежно, то в этом стоит разобраться! Пока не поздно!
Неизбежно? Разобраться?
– В чем?
– В себе. В своей жизни. Нужна тебе любовь? И нужен ли тебе Лёш?
Нужен?
Зеленые глаза и ясный голос… звон струн… и расцветающее в сердце тепло. И ощущение, что ты ступаешь по облакам, и чувство, что ты живешь. И счастье.
Искристая жаркая аура, переплетенье магии, довольный, беспредельно довольный Феникс.
Касание губ, от которого разом учащается дыхание, кружится голова, кружится мир вокруг… и плавятся ограничения…
– Нужен, – услышала девушка собственный голос.
На плите мягко булькала забытая смесь. Тихо-тихо стучали часы. Послышался еле уловимый плеск – рыбкам в аквариуме не терпелось получить корм.
А Мила вздохнула:
– Это хорошо. Почему ж вы тогда так…
– Как?
– Не помиритесь никак. Все вокруг на цыпочках ходят и дохнуть боятся. Лина, если он сделал что-то не так, то мужчин иногда надо прощать. Может быть, тебе стоит?..
– Но это же он сам! – слова прозвучали как-то по-детски, и Лина вспыхнула. – Он сам ко мне не подходит!
Мила уставилась на нее так, словно Лина внезапно превратилась в рыбу и заговорила на китайском языке. А потом… рассмеялась.
– Вот не зря я хотела для детей нормальной жизни! Эта мне магия! Вы подумайте, неделю кружить друг у друга перед глазами и не решиться подойти! Одна – потому что фениксам надо держать под контролем эмоции, а второй – потому что эмпатией девушку проверять он считает непорядочным, а заговорить прямо не хочет – мол, она может подумать, что он навязывается ей, в благодарность! Я с вами с ума сойду!
