Дальний Восток — (на радостях перекрестившись) и напрочь забудет про «садиста»; а я буду выкобениваться здесь, старый хрен!.. По утрам — в левой половине жилья взойдет солнце, потом — его приморозит малость (и оно расползется мутным пятном). Так и пройдет зима. И — не одна.
…По вечерам (под гул тишины) мы сидим с Филимоном. Он — в шкиперской фуражке. Я уже отпустил бороду… да она уже поседела!
Мы ждем пятницы.
Пятница — это святое.
Занудные Машкины внуки лезут из дисплея («видеобазар» давно уступил место Х-реальности). Но внукам интересен только мой Филимон. «Почему он — не двигается, ультра-деда?»… (Ультра-деда — это самый занозистый дед в мире!) «Потому что — когда он был живой, я его поставил в угол. А потом — забыл…В наше время родители «игрушек» поступали строго…»
Никого в целом мире!.. И я — один у экрана…(Да шевелись ты, онемевшая скотина!) Косой ветер бьет в лицо; волна уже засасывает меня с гулом. Натощак…Я сбился с пути; я не знаю, где берег…Вот дядька с морского дна — ухватил меня за загривок, забил рот водорослями…И я закричал прямо в воду! Как кричат еще не рожденные в мамкином пузыре, страшась выйти наружу. «Это — не моя остановка…Я не хочу — у!»
Страшный дядька подсунул мне свою кудлатую голову: «Держись!». (Когда хочется жить — все схватываешь неимоверно быстро.) Я ухватился за этот ком, чуть не утопив его на радостях. Что-то лизнуло меня в щеку… Я обнял его за шею; вцепился мертвой хваткой (потом мне сказали, что Черноухов не мог отлепить меня от собаки…)
Когда мы ехали домой (Машка — на заднем сиденье, а я — в «корыте» его древнего «Урала»), Петька что-то кричал на поворотах; а я беспокоился только за собаку. Но собака бежала следом.
С Машкой я — вообще не разговаривал! Все, что она сделала для спасения единственного брата — это захватила айфон, подаренный Родителями к окончанию школы. И снимала потом всю эту порнуху: «бедного мальчика», «отважную собаку», «бесстрашного воина»… Селфизда!
А героиня — Катька, украдкой позвонившая с телефона Тимура. (Потому что, в сущности, она единственная рисковала…).
Ну — и еще, конечно, Тристан!
Наш дом еще не спал; окна мерцали желтым и тусклосиним, где досматривали новости и сериалы. Где-то на верхних этажах доругивались соседи, которым не хватило светового дня. А на лавочке под липой — в ожидании полуночников, грустил Челюскин. Почему-то вход в дупло ему был заказан. Кто там опять его выселил?
Заднее сиденье на «Урале» — выше переднего и, заглушив мотор, Черноухов ждал, пока первой сойдет «дама»… А я — оцепенел!
— Машка! — Взревел я. — Окна!..
— Вижу, что окна… Правда, Петр — я их закрывала?
Подошел Черноухов и одним махом выдернул меня из железной люльки… Потом он подсадил меня на подоконник — и шторы стали хлестать меня по щекам, как предателя… Я вглядывался сквозь темноту: открыт шкаф — или закрыт? Филимону было приказано стеречь «кавалера»…
Хлопнула дверь; свет в коридоре… Машка подкатила «клячу» и даже протянула руку, но я отверг ее помощь — рванул к убежищу. Там скалился мой единственный друг в этой жизни. И рылась сестра, подыскивая слева, на полках, что-то сухое.
— Где он?! — Я стащил мокрую рубашку — и залепил в нее мокрым комом.
Потом они впустили Тристана и сели за мой стол: СПАСИТЕЛИ! Чай пить посреди ночи… Знаю я этот чай! Ждать будут, пока засну.
— Ты собираешься братишку кормить? — Спрашивал Петька с каким-то глупым видом (а может — так оно и выглядит: чужое счастье?). — Нам еще мотоцикл отводить. На стоянку.
…Знаю я эти стоянки!
— Пойдем на кухню: не будем ему мешать…
Знаю я эти кухни!..
Пока они там бормотали вполголоса (заговорщики!..), я все это время вслушивался: в каждый шорох, в каждый скрип…Куда ОН мог улететь, дурачок?
Я буду ждать его у окна, решено! Хоть всю ночь. И еще завтрашний день… На карнавале у меня — одна забота. Я это сделаю быстро. А потом у меня останется… останется еще одна ночь до приезда моих бесценных Родителей…И — что: вот так все закончится?.. Закончится детство… (Разве детство может закончиться?)
Вот в прошлый раз (это когда мои предки прибыли на побывку) я неожиданно заметил, что мой Номер Второй — косолапит. Носки ставит внутрь — и ступает так осторожно — будто у нас в доме одни препятствия!.. А всего-то: стол, стул, диван… И вообще — я заметил, что ему даже пройти мимо меня скорбно. Бочком ходит, словно краб… Чтоб — не помешать, не нарушить выдуманную им самим границу. (В больницах возле тяжелобольных так усталые родичи с пятки на носок переступают…)
К тому же я до сих пор не определился с «призванием». Не подсказал ему на ушко заветное желание; не поделился — сухарь бездушный! святыми сыновними мечтами…Не вытряс перед ним короб пусть даже несбыточных проектов…То есть, попросту говоря: не ПУСТИЛ его в свою душу.
«Блуждаете во мраке, юноша!..»
Блуждаю… Как эта звезда в ночи. И чего — пялится, чего — выискивает…
Выискивает!
…А ведь это пришли за ним, за Тэтти!
За моим Гошкой.
…Что я им скажу?
Если меня спросят. Если с меня спросят… Если, если, если.
Сразу две треугольные морды вспрыгнули из мрака — я чуть с кресла не кувыркнулся!.. Охранники! Поди — весь день рыскали.
Они дружно кивнули — и вмиг исчезли. Заикой можно стать!..
А тут еще и Челюскин заорал: его, занявшего половину скамьи, бесцеремонно спихивала компания хулигана Кирюши.
— Ступай в дупло!.. Катись отсюда…
Вот всегда удивлялся, как эта огромная рысь не падает, вцепившись в старую липу когтями…Но ведь не падает!
Но в дупло он не полез, а расположился гораздо ниже: на подходящей для его туши развилке. Кирюша меж тем гремел жестянками, а два его кореша уже пробовали пинать оставленный под окном «Урал».
Я быстренько покинул комнату — и добрался до кухонной двери. Заперта!..
…Ну как: тоже станете утверждать, что «семья — это святое, а старшая сестра — лучший друг младшего брата»?..
Чем можно заниматься в темноте на кухне, что обязательно нужно запирать дверь, скажите?
Я вернулся к себе…Да пусть — хоть разнесут эту древнюю колымагу: повыдергивают колеса, повыбивают фары…Только рад буду!
Но тут компания допустила стратегическую ошибку: им захотелось музычки.
Весь дом этого ждал!.. Кирюша
