– Меньше забот – крепче сон, – произнес Ойген, проводив оруженосца взглядом. – Славный паренек, когда-нибудь станет достойным рыцарем… Так о чем я говорил? Агнцы, агнцы… Чем занят Оливье? Почему не вернулся вместе с тобой?
Внезапная перемена темы не сбила Николаса с толку.
«Потому что хитрый мерзавец явно предпочел, чтобы известие о нашей неудаче Ворон получил от меня, а не от него», – подумал он с иронией, но вслух сказал:
– Девенпорт вернется завтра, экселенц. Он надеется отыскать тайный ход, которым ушли монахи.
– Ротшлосс – старый замок. В таких местах проще разобрать стены до основания, чем найти тайники.
– Мне показалось, наш капитан уверен в себе.
– Клянусь распятием, тебе так покажется, даже когда он будет стоять один против сотни с тростинкой вместо меча. Видел бы ты его под Ауссигом…[70]
Под Ауссигом Николас не был, но историю эту знал. Когда конница Прокопа Голого опрокинула крестоносцев, хваленые рыцари Альбрехта бежали, точно перепуганные зайцы. Поле вокруг чешского вагенбурга[71] устлали тысячи немецких трупов. Под бароном убили жеребца, в боку у него сидело с полдюжины осколков от пущенного из гаковницы каменного ядра, забрало шлема смяло гуситское молотило. Ойген фон Ройц уже прощался с белым светом, когда два десятка простых ландскнехтов пробились к нему сквозь пьяных от крови таборитов. Оливье Девенпорт протащил на закорках оглушенного рыцаря короны, закованного в миланскую бригантину, доброе лье[72]. А потом возле какой-то опустошенной деревушки он и четверо оставшихся солдат схватились с дюжиной своих же братьев наемников, дезертировавших из стана «Христова воинства». Барон пришел в себя уже под конец схватки и, по его собственным словам, чуть Богу душу не отдал, увидев над собой демона в иссеченной кольчуге, с ног до головы покрытого кровью и копотью. Демон улыбался.
– В бою он хорош, – признал Николас. – Да и хитрости ему не занимать.
– Оливье не из тех, кто пробуждает безотчетную любовь, – фон Ройц усмехнулся. – Обычно его безотчетно ненавидят, и для того нередко есть причины. Но он – тот человек, на которого я могу положиться, и один стоит целого отряда. Понимаешь меня?
– Да, экселенц.
– Вот и славно… Нет, ты только посмотри! Воистину, помянешь дьявола…
Возле ратуши их поджидали двое: солдат из охранного десятка и сам Девенпорт – усталый, пропыленный, но явно чем-то довольный.
– Вот так нежданная встреча, – сказал Ойген, подъехав ближе. – А Николас меня заверил, что высечь тебя плетьми мне посчастливится только завтра.
– В городе бедлам, господин, – капитан поклонился. – Мне спокойней, когда вы со своею плетью прохаживаетесь где-нибудь неподалеку.
– Ха! Врешь ведь, шельмец. Ну давай, говори. Не с пустыми же руками примчался.
– Как можно, чтобы с пустыми? Я нашел, что искал, вот и вернулся раньше.
Хоть Николас и сам недавно говорил про уверенность Девенпорта, но сейчас, услышав его слова, поразился. Как же получилось у наемника управиться так скоро?!
Оказалось, случай помог: монахи бежали из Ротшлосса столь поспешно, что в кладовой, где начинался ход, учинили беспорядок. Один из людей Оливье приметил сдвинутые с места бочонки и корзины, позвал командира, а уж вместе они быстро отыскали пустую бочку без дна, поставленную над узким колодцем. Колодец привел в тесный лаз, оканчивающийся в сотне шагов за стенами замка.
– Там ручей, – рассказывал Девенпорт, – с башен его не видно. Да у нас и не было наверху никого, но эти олухи о том не знали и бежали не по голым камням, а прямо по руслу. Следы остались хорошие, я почти лигу прошел, пока они от ручья не повернули. И опять спешили, ублюдки, бросились напрямик, не раздумывая. Потому я их до самой тропы проследил.
– До какой тропы? – Барон подался вперед, лицо его сделалось напряженным, в глазах блеснуло предвкушение охотника, увидевшего добычу.
– Сдается мне, до той самой, по которой они в горы тайком ходили.
«Источник! – воскликнул мысленно Николас. – Да неужто же Девенпорт…»
Миг спустя он уже понял: нет, до загадочного Источника капитан не добрался. Ибо начинал наемник свой рассказ бодро и не без самодовольства, а как заветную тропу упомянул, так заговорил сухо, скучно:
– Прошли по ней еще с лигу или поменьше, она привела к пещере. Отшельник или нет, но кто-то там и впрямь жил: остались очаг, охапка соломы, отхожая яма… словом, обжитое местечко – видно сразу. У нас с собой были факелы, так что тянуть не стали, полезли в чертову нору. Шагов с полсотни одолели, а дальше – все, ходу нет.
– Завал? – догадался Николас.
Девенпорт нехотя кивнул.
– Наглухо закупорено, не пробиться. Свод просел, поперек прохода глыбы с меня размером, и меж ними – ни просвета. Пусть меня бесы в пекло живьем заберут, если обошлось без бочонка с порохом.
– Разобрать завал долго? – спросил барон без особой, впрочем, надежды в голосе.
– Так долго, что и браться не стоит. Да и они там, внизу, небось не дураки, свою затычку стеречь станут. Как услышат, что копаем, им ничто не помешает все наши труды одним махом снова похоронить.
Фон Ройц молча кивнул и вошел в ратушу, Николас и Оливье поспешили за ним. Они всполошили скучающего у дверей стражника, распугали стайку писцов и стали подниматься по широкой каменной лестнице. На середине пролета барон внезапно остановился. Повернувшись вполоборота к своим людям, он, наконец, подвел итог размышлениям:
– Похоже, в руках у нас пусто. Мы теперь знаем наверняка: Источник есть, и человеку он дарует небывалую, чудесную мощь. Мы знаем почти наверняка: Источник скрыт гдето под землей. Вот и все, что нам известно. Но даже об этом – никому ни полслова.
– Кто-нибудь да пронюхает, – проворчал Девенпорт. – В монастыре многие видели… лишнее. Стража, монахи, да те же обозники…
– Нет, – Николас покачал головой. – Все они видели то, что сумел сделать аббат, но про Источник даже монахи мало что знают.
– Всех монастырских – под замок, и пусть сторожат их только твои парни, Оливье. Инквизитору я скажу, будто в горах мы ищем беглых еретиков. Уяснили?
– Да, экселенц, – сказал Николас, зная наверняка, что ответа от них барон вовсе не ждет.
Взгляд у фон Ройца уже стал рассеянным, на лицо легла тень глубокой задумчивости.
– Агнцы, – буркнул он, отворачиваясь. – Эти проклятые агнцы… Тревожат они меня.
Очинив и аккуратно уложив в пенал перья, плотно закрыв чернильницу, Кристиан сложил густо исписанные листы бумаги в походный сундучок. Бумага была местная, шаттенбургская, довольно дрянная – буквы частенько расплывались, несмотря на все старания. А вот чернила – те самые, на которых он сэкономил даллер, – и впрямь оказались хороши. Во всяком случае, с пальцев их удастся оттереть еще не скоро, авось и на бумаге будут держаться не хуже. Досадно лишь, что приходится такую роскошь переводить на записи вроде сегодняшней… Кристиана передернуло при воспоминании о том, чего нагородил поляк в допросной. Еще меньше хотелось вспоминать ожесточение на лице отца Иоахима.
Юноша потянулся, зевнул и покосился на постель. Нет, спать нельзя: хоть и вечер скоро, но может случиться, что позовет святой отец или еще какая-то надобность возникнет. Может, тогда хотя бы поесть? За весь день ни крошки во рту не побывало.
* * *
Жена хозяина «Кабанчика», Магда Хорн, сообщила, что может подать ячменную кашу, яичницу на сале, вареную репу с горохом и капустный суп с мясной обрезью. Еще есть сушеная рыба и козий сыр. Ну и хлеб, конечно.
Кристиан даже растерялся от широты выбора.
– А что делать-то, – посетовала хозяйка и тяжело вздохнула, – на улицу выходить боязно, вот и не вылезаю из кухни. Наготовила, да. Может, народ хоть пожрать заглянет, а то совсем тоска. Ваши-то, гляди-ка, тоже попрятались.
И в самом деле бойцы, приехавшие с фон Ройцем, сидели в комнатах наверху. Большая часть отдыхала после налета на монастырь. У юноши сперва в голове не укладывалось, как это можно – ворваться с мечами в святую обитель. Но Микаэль, перекинувшись словом с наемниками, посмурнел и коротко объяснил Кристиану: похоже, если и была прежде святость в Ротшлоссе, нынче ее там с фонарем не сыскать. От этого на душе стало еще поганее. Вот и наемники боятся. Еще и пьют, поди, со страху-то.
– Ага, – подтвердила Магда, – уже шесть кувшинов пива усосали. А уж кувшины-то у меня в полведра и пиво – самое крепкое в городе.
Боятся, значит, наемники. Творится в городе не пойми что, вот и напуганы все… кроме него. Он с удивлением поймал себя на этой мысли. И впрямь ведь – не боится! То есть страх-то, конечно, никуда не делся, только теперь доходит до Кристиана точно крик через пуховую подушку – вроде и кричат, а поди-ка услышь да пойми, откуда. И это – с внезапной ясностью понял юноша – уже давно так: еще с того часа, как он побывал в землянке у «птенцов» отца Теодора. Они словно разделили общий страх на всех, и стал тот маленьким, неопасным. Интересно, а Перегрин боится?
