способами. Третья — ваш союз с Мишель тронул даже меня. Ваша любовь, я отчего-то хотел ее спасти. Даже в истинных парах такие сильные чувства редкость. Но это я понял только сейчас. Ее уход на многое открыл глаза, принес прозрение … — смотрю на свою звезду, и меня кружит водоворот эмоций, новых, необъятных, запоздалых. — Я познал себя благодаря Кэрол, нашел ответы внутри себя, только зачем это все…
— Так можно рехнуться, — Артас прижался лбом к ее руке. — Честно говоря, я не знаю, как бы поступил на твоем месте. Это адище, Сальвадор.
— Нет, Артас. Со всем можно справиться, кроме ее ухода. И когда она освещала собой мир, я был счастлив. Не осознавал, но был.
— Я согласен, — зажмуривается, делает глубокий вдох, — На похороны по вашим традициям.
Киваю.
— Только…
— Что?
— Я хочу участвовать в казни Констанции.
— Непременно, Артас. Но на мне лежит менее заметная, но гораздо большая вина, чем на бывшей супруге.
— Мы все виноваты. Я не меньше чем, ты, — волк смотрит на меня взглядом, в котором полыхает холодное пламя, в арктическом сиянии я улавливаю поддержку, понимание и… преданность. И дело не в том, что он не может пойти против меня, причинить мне вред, он больше этого не хочет.
Похороны. Это слово отзывается во мне траурной мелодией. Даже оплакивая дочь, я не ощущал такой разъедающей боли. Все организовал Гаспар. Мы с Артасом до последнего были рядом с ней. Волк ушел, лишь когда я самолично мыл и одевал свою звезду. Я выбрал для нее ярко-алый наряд. Прекрасная, будто живая. Вот сейчас она откроет глаза и посмотрит на меня с ненавистью, сверкнет глазами, полоснет по сердцу. Иллюзии. Я погряз в них. Хватаюсь за них, иначе край, бездна, тьма… но иная, не моя, та, из которой нет возврата.
Я стою на берегу реки в стороне от всех. Любое общество мне чуждо. Чуть поодаль Артас обнимает Мишель. Кай рядом с ними. Парня хотели оставить дома, но он слишком взрослый для своих лет. Настоял на своем. Он знает гораздо больше нас всех взятых, но не скажет ни слова. А ведь он единственный, с кем бы я сейчас хотел побеседовать.
На плоту стоит деревянный черный гроб. И там она… моя Кэрол. По бокам горят факелы. На небе не одной звезды, и лишь полная луна освещает наше горе.
Собралось много оборотней и вампиров. А я хочу их всех прогнать. Толпа мешает. Хочу один отправить ее в последний путь. Сдерживаюсь. Подхожу к Кэрол. Покрываю ее лицо поцелуями. Кровавая слеза падает из моих глаз ей на щеку. Скатывается вниз к губам. Она само совершенство.
Как многое я бы отдал, чтобы повернуть события вспять. Чтобы уберечь ее. До сих пор я многое ей не сказал. Но время бежит, невзирая на наши страдания. Ему все равно. Неуемный поток не останавливается, сметая любые горести, слезы, счастье.
Гаспар меня оттягивает. Надо дать всем попрощаться. Сдерживаю боль, что взрывается во мне, разрывает, лишает рассудка.
Они прощаются. Слезы. Их так много. Горе плотным туманом повисло в воздухе. А если расчет неверный? Может, остановить все, пока не поздно? И только я собрался побежать к ней. Вытащить из гроба и убежать. Не знаю куда… просто с ней…Как маленькая детская ручка скользнула ко мне в ладонь.
— У тебя все получится, Сальвадор, — Кай смотрит на меня снизу вверх, своими огромными глазами.
— Она…там…
— Ваше счастье стоит слишком дорого, — изрекает, глядя на Кэрол.
Он не плачет. Лишь изредка вздыхает, словно умудренный годами старец.
— Огонь освобождает! — сказал Гаспар.
И в этот момент мне захотелось свернуть ему шею. Удержал Кай.
К прощальной речи подключается Норберт, что — то говорят Артас, Мишель, еще кто — то. Я не могу сказать ни слова. Отстранился. Мой взгляд сосредоточен на ней. Я там рядом. Когда они спустили плот на воду и подожгли, я почувствовал, как загорелась моя душа. Едким, удушающим, ядовитым огнем. Пламя лижет ее тело, уничтожает красоту. Ярко — оранжевые языки полыхают на реке, съедают ее. И я корчусь там вместе с ней в пламени адского сожаления. Молю меня простить. И тут же понимаю, что нет, и не может быть мне прощения.
— Сальвадор, нет, — Кай снова меня останавливает.
Это древняя традиция — сжигать почивших вампиров. Так они освобождаются от грехов этого мира, сбрасывают оковы. У нас считается, что огонь очищает, высвобождая душу из пут бытия. Но не Кэрол же! Я был глупцом, если считал, что спокойно это выдержу! Вот и Артас валяется на земле и дико, утробно воет. К Мишель подошел Норберт и поддерживает ее.
— Успокой маму, — говорю Каю.
— Ты не наделаешь глупостей? — смотрит на меня, словно отец на нерадивого отпрыска.
— Нет.
— Пообещай!
— Обещаю.
Я уже ничего не могу сделать. Языки пламени забрали у меня все, что от нее осталось. А останки потонут в воде, она, как и огонь, очищает. Вода и огонь, путь вампира в иную, лучшую жизнь. Только в реальности все иначе, я вижу, как гаснет свет моей звезды. И мир превращается в черное обугленное ничто.
Мне бы успокоить Мишель. Кэрол бы этого хотела. Но я ни на что не способен. Похороны подкосили, лишив ориентиров.
Кай справился. Обнял мать, и она тут же успокоилась в его маленьких ручках. Артас тоже подошел к ним, и они так и стоят, обнявшись. А я кручу на пальце свое кольцо с ее глазами. И вспоминаю… ее… ведь кроме воспоминаний у меня больше ничего не осталось. Или? Горе мешает увидеть тонкую нить надежды, хрупкой, и кажется, совсем несбыточной.
Не помню, как они все ушли. Что — то мне говорили, прощались. Не слышал. Я уже не тут. Смотрю на реку, огонь погас. Смотрю вдаль. И мысли только о ней. Мысленно держу ее за руку. Не отпускаю. Глубокая черная ночь. Ветра нет. Есть лишь запах потери, удушающий, лишающий воли и медленно уничтожающий. Прямо сейчас я превращаюсь в ходячий труп, каким она меня всегда видела.
На небе одна за другой начинают вспыхивать звезды. Будто чья — то невидимая рука их зажигает.
— Ты не выполнил моего последнего желания. Пытался сделать меня вампиром, — за спиной раздается голос. Проливается бальзамом на разорванное в клочья, утопающее в горе, сердце.
Оборачиваюсь. Она стоит. В окровавленном свадебном платье. Прозрачная.
— Любым способом удержать, — пожираю глазами ее силуэт.
Боюсь пошевелиться, боюсь спугнуть. Только бы не исчезла.
— Не
