долг вернул и претензий ко мне нет. Я ему список полный и адреса дал все. И он не говорит – откуда я их прислал. Вернул и ладно. Хорошо. А должен я остался двадцать одну тысячу шестьсот рублей.
– Будем считать, что Господь научил меня – где взять деньги, чтобы ты избавился от долга и совесть очистил. У меня самого нет ничего. Но где взять – я знаю. Только, Серёжа, ему надо через полгода всё отдать. Беру я у него для себя. То – есть и отдавать я буду. А человек очень хороший и полезный для многих дел твоих и моих. Не подведёшь? Где двадцать одну тысячу найдёшь здесь к августу?
– Москвич и цацки к нему все продам в Зарайске – это пять тысяч. – Баландин задумался. – Ну, к скорби нашей семейной, отец мой умер второго января этого года. Встречали толпой богемной. Он выпил больше, чем сердце смогло вытерпеть. Умер после опохмелки утром второго.
– Мать продаст квартиру. У нас тоже кооперативная. Это будет в июле. Она вступит в права наследства по закону. Квартиру отец на себя оформлял. Продаст она её минимально за тридцать пять тысяч. Пять комнат в ней. Больших. Для писателей, актёров и композиторов строили. Центр города. Новая модель архитектурная. Денег она мне даст сколько скажу. Она одна кроме друга Женьки знает про долг и куда я уехал. Короче – в июле слетаю в Москву, маму заберу с деньгами от проданной квартиры и вернусь в Кызылдалу. Здесь будем жить. Она согласна. Вы помогите если есть возможность. Я отдам в июле точно. Сейчас – то бывшее раздолбайство моё прошло.
– Хорошо. Договорились.– Сказал Сухарев. – Завтра позвоню – куда прийти за деньгами. Только уж расплатись со всеми. Совесть не терзай больше.
– Я все расписки привезу. На всю сумму.– Баландин прижал руку к сердцу.
Попрощались они и пошел Виктор к бывшему зав. отделом пропаганды, а теперь уже секретарю горкома партии Николаю Викторовичу Гоголеву. Пропуск для Сухарева отменил Николай Викторович. Когда хотел Сухарев, тогда и приходил к нему. На вахте его знали все и даже паспорт он не показывал. Выпили они с Гоголевым по пятьдесят граммов коньяка за встречу и Николай сказал весело.
– Вот раньше, Витя, я карьеристом был, людей «топил», чтобы повыше залезть на властную лестницу. Ты меня спас, от этого греха избавил. И теперь, блин, не хочу расти дальше вверх, даже от этой должности отказывался. Нет же: назначили. А осенью, говорят, заведующим орготделом в обком заберут. А я не хочу. Мне тут нормально. Нет, говорит первый секретарь обкома. Пойдёшь. Год там поработаешь, а потом – вторым секретарём обкома назначу. Поближе к себе. Ты, говорит, специалист уровня ЦК. Во как! Когда карабкался и давил всех, кто путь заслонял – о совести не думал. Но потом – то из – за меня, можно сказать, по моей наводке человека убили. Я и убил чужими руками, если уж честно каяться. Вот после исповеди, как на духу говорю, Витя, отшибло тягу к карьере и власти ещё большей. Так нет же! Парадокс! Я не хочу, а меня за уши тянут вверх. Пока, блин, не сопротивляюсь. Но за убитого товарища душа болит и ноет постоянно. Хоть и снял с меня Господь грех…
Он налил ещё по пятьдесят.
– Ты отслужил сегодня в храме? А у меня тоже ни заседаний, ни встреч с народом. Давай ещё по маленькой.
– Коля, займи до июля двадцать две тысячи. Не говорю зачем. Но очень надо. В середине июля верну. – Сухарев закусил коньяк грильяжем в шоколаде.
– Да не вопрос. – Гоголев вышел в соседнюю комнату кабинета, где сейф стоял кроме дивана и телевизора. Вернулся минут через пять.– Вот. Двадцать две тут. Точно хватит? Может докинуть?
– Не. Нормально. Спасибо, Коля. – Сухарев взял деньги так, будто двадцать две тысячи это так, почти мелочь. Ну, в кино сходить, мороженое съесть, лимонаду хлебнуть.– Спасибо, дорогой. Отомщу. Не деньгами, правда. Найду чем.
И они оба расхохотались. Через полчаса возле того же кинотеатра Виктор передал деньги Баландину.
– И когда планируешь их раздавать, долги свои?
– Да завтра и начну. Сейчас в Зарайск двину. Самолёт ночью в Москву. Корреспонденту билет всегда найдут. Спасибо, Витя, прямо не знаю какое огромное! В бога я так и не верю, а вот в то, что надёжные люди, готовые помочь избавится от мучений стыда – есть, теперь верю точно. Таких как ты не встречал ещё.
Он резко повернулся и, нагнув голову, побежал в редакцию. Потом, наверное, домой за вещами и в аэропорт. Сухарев вспомнил, что забыл взять в церкви бумаги о пожертвованиях храму от прихожан за январь и о расходах церкви на мелкий ремонт да на зарплаты служителям и непредвиденные траты. Надо было теперь составить отчёт и отправить его по факсу в Зарайск новому настоятелю Димитрию. На паперти его ждал водитель автобуса, который возил их с Колей Шелестом в Зарайск. Он раньше жил в Чите и там по пьянке на своей молоковозке в щепки разнёс киоск союзпечати. Требовалось срочно смыться из города. Порядки в Чите были строгие и года три он запросто мог провести за колючей проволокой на зоне. В Воркутинском исправительно – трудовом учреждении.
– Добрый день – Сказал Виктор. – Решили исповедоваться?
– Да, решил.– Водитель пожал Сухареву руку.– Примите исповедь? Грехов много у меня. Не только потому, что киоск раскрошил в пьяном виде я исповедоваться хочу. Киоск – это просто случай. Я и сам не понял как в него врезался. Ехал, правда, быстро. Но не в этом суть. Главная гадость во мне – то, что по – церковному называется прелюбодеяние и считается смертным грехом.
– Как Вас зовут? Мы за длинную поездку так и не познакомились.– Виктор обнял шофера за плечо и повёл его в церковь.
– Василий Садовский я.– Он достал паспорт и показал Сухареву.
– Господу не нужна фамилия. Имя после крещения то же самое – Василий?
– Ну да…. Хорошее имя, чего менять – то?
– Вы блуд от прелюбодеяния отличаете? – Усмехнулся Сухарев.– А то ведь блуд – тоже смертный грех, хотя неверующие сейчас считают разврат нормальным развлечением. Вообще это разные немного вещи. Блуд – это просто половая распущенность. Можешь холостым быть и гулять без удержу с незамужними, замужними, с мужиками даже спариваться. И таких полно. Или, положим, онанизмом можно увлекаться. Всё – блуд. Грех смертный. А прелюбодеяние – это если ты жене изменяешь. Тут всё конкретно. Женился – соблюдай себя, не имей побочных связей, любовниц. Верность соблюдай…
– Мой грех – именно и только прелюбодеяние. А грех Господь снимет? Снимет, конечно. Если честно исповедуюсь. И что? Больше нельзя от жены бегать налево? А если снова потянет?
– Ну, тогда не исповедуйтесь. Идите домой. И грешите дальше пока дух Ваш в прах не истлеет и не превратитесь Вы в животное! В кролика, которому только дай… Хоть сто крольчих. Пока не упадёт полумёртвым – будет блудить – Обозлился Сухарев. Но тут же успокоился. Сколько такого народа он видел. Раздражали такие граждане Виктора. И грехи людям отпускались, но человек не менялся. И всегда жизнь их наказывала. Или Бог. Какая разница?
– А церковь сама что о блуде и прелюбодеянии думает? Это хуже гордыни или чревоугодия? Или всё одинаково?
– Святые отцы любой смертный грех, гордыню, зависть, жадность, а в том числе и блуд или прелюбодеяние называют тяжелой болезнью.– Виктор остановился и внимательно стал разглядывать Василия. Придуривается что ли? – Любой, знаете ли, Василий, смертный грех- смертный. То есть самый мерзкий. Он медленно умерщвляет сначала душу, потом и плоть. Как смертельно опасная телесная болезнь, перенесенная человеком, ослабляет физическое здоровье человека, так и смертный грех серьезно подрывает его духовное здоровье.
Смертный грех неизбежно травмирует душу и оставляет шрамы. Такому человеку даже после принесенного Богу покаяния и помилования очень трудно бывает строить новую духовную жизнь. Он мучительно чувствует внутреннюю немощь. По словам святителя Иоанна Златоуста: «В Новом Завете грех блуда получил новую тяжесть, потому что человеческие тела получили новое достоинство. Они сделались членами тела Христова и нарушитель чистоты наносит уже бесчестие Христу, расторгает единение с Ним. Любодей казнится смертью душевной, от него отступает Святой Дух». А душевная смерть
