По шоссе медленно ползли машины, взрывая колесами снежное полотно. На остановке была только она – никто не нарушал ее уединение. В задумчивости Катя жевала губу, воображая предстоящий разговор. В пустом рюкзаке болтался конверт без марок – псевдописьмо баб Тане.
Во время бессонницы Катя раздумывала о посылке и адресате, которому было не суждено получить ее. И хотя она вовсе не знала этой женщины, новость о ее смерти не отпускала. Катя лежала, уставившись в потолок, и размышляла о том, какой была эта женщина, какие эмоции озарили бы ее лицо, получи она весточку от давней подруги. А вдруг и Катин отец хранит где-то в дальнем ящике стола подарок для нее, так и не решившись отправить? Вдруг рядом с ним просто не оказалось нужного человека? Вдруг и она, Катя, тоже никогда не получит предназначенной для нее посылки из-за какой-то мелочи? Эти тысячи «вдруг» тоже были просто фантазией. Они сохраняли надежду там, где не осталось ничего кроме.
Катя плакала и по незнакомой старушке, и по своему отцу, и по другу, потерянному во времени, и от бессилия. Хлюпая носом, она встала с дивана, нашарила в темноте желтый сверток и зажгла лампу. Ей стало любопытно, что скрывается под оберточной бумагой. Осторожно надорвав край, она поддела ногтем склеенный уголок. Под бумагой оказалась вязаная шаль с кисточками – черная, украшенная по краю изящными красными цветами. От нее пахло пылью и чем-то сладковатым, напомнившим Кате о клубничном варенье, которым баб Таня угощала ее за чаепитием. В ту же секунду ее посетила сумасшедшая идея. Еще из детских сказок она уяснила, что быть гонцом, приносящим плохие вести, – дело незавидное.
Когда обстоятельства оказывались сильнее, Катя воображала другие. Вооружившись листом бумаги и ручкой, она написала короткое послание для баб Тани – вымышленное, но должное принести успокоение. С этим письмом Катя и отправилась на окраину города, где высотки беспощадно пожирали частные домики.
Дорога была уже знакома, поэтому она быстро добралась до нужной улицы. Маленький дом баб Тани, накрытый снежной шапкой, вовсе потерялся в этом пейзаже.
Катя постучала в калитку, собака глухо гавкнула из будки и замолкла. Пришлось постучать сильнее, так, что хлипкая калитка заболталась на петлях, как осенний лист на ветру. Спустя пару минут на крыльце появилась баб Таня, укутанная во что-то вязаное. Узнав гостью, она замахала рукой, приглашая войти. Катя проскользнула в калитку, пересекла дворик перед домом и взбежала по ступенькам. Баб Таня улыбалась, умножая свои морщинки на два. Утопая в вязаном пледе, она казалась совсем маленькой и слабой.
Они поприветствовали друг друга и прошли в дом, где было едва ли теплее, нежели на улице. Опережая вопросы, баб Таня рассказала о старых окнах и треснутом стекле, но в ее словах не было жалобы или упрека – скорее, непринужденность, точно так и полагалось. На входе Кате выдали шерстяные носки, заменившие тапки, и предложили мохеровую кофту, которая согревала, но в отместку ужасно кололась.
За чашкой чая Катя рассказала о том, как съездила на малую родину, умолчав о том, что старый дом, снимок которого так берегла старушка, обветшал и мог рухнуть в любую минуту. Наплела она и о том, как вручала подарок, как Степановна, немощная, но не потерявшая былого вкуса к жизни, примеряла шаль, крутясь перед зеркалом, как кокетливая модница. Кате не составило труда сочинить историю на ходу. Она была выдумщицей, но не лгуньей – так ей хотелось думать. Есть правда, которая никому не нужна. И, наблюдая, с каким упоением баб Таня слушает ее рассказ, Катя убеждалась в своем мнении. Когда же она достала письмо, старушка всплеснула руками и радостно заулыбалась.
– У меня тут послание для вас, – пояснила Катя, разворачивая конверт. Она протянула баб Тане сложенный вдвое лист, но та отмахнулась:
– Читай, деточка, а то мне очки искать.
«Дорогая моя Татьяна! Ох, как я рада была получить от тебя весточку. Сколько лет миновало, а я все так же горячо о тебе вспоминаю. И шаль ты связала точь-в-точь такую, что была у меня когда-то. И я словно на десяток лет помолодела в ней. Ты там, поди, в своем городе и позабыла про палисадник? А я до сих пор за кусты сирени у твоего дома радею, гоняю молодежь! Так что не переживай: и сирень, и лавочка – все при мне. Не хворай да не ворчи, как старуха. Обнимаю тебя горячо».
Катя читала письмо, но не угадывала в нем ни строчки из того, что писала утром. И почерк был другой. Мурашки пробежали по телу от осознания этого. Неужели Ник и здесь влез со своими правками? Однако новая версия письма тронула баб Таню. Утирая невольно выступившие слезы краем пледа, она улыбалась.
– Словно бы с ней поговорила, – тихо произнесла старушка.
Катя подумала о Нике, который наверняка прочитал старые письма, подписи на форзацах подаренных книг и короткие послания на открытках, чтобы в точности воспроизвести речь Степановны и написать не просто поддельное письмо, а передать то, что сказала бы она, будь у нее такая возможность. Глаза защипало от слез. Катя поспешно свернула листок, пытаясь отвлечься. Она часто заморгала и хлебнула чаю. На несколько минут в доме повисла тишина. Слышно было, как в соседней комнате тикают часы с маятником. Вскоре этот мерный звук стал казаться оглушающим.
– Мне пора, – неуверенно сказала Катя, и эти слова прозвучали как вопрос. Баб Таня, поглощенная своими мыслями, кивнула. Оставив недопитый чай, Катя встала из-за стола. Листок с посланием остался лежать рядом с блюдцем, точно забытый.
Прощаясь, баб Таня взяла с нее обещание заглядывать иногда. Катя без споров согласилась, хотя и вспомнила о том, что в скором времени эти маленькие домики будут снесены застройщиком. Баб Таня проводила ее до калитки и неожиданно всплеснула руками, точно вспомнила что-то важное.
– Катерина, да я же газетку вашу купила! – известила она. – И статью про консерваторию прочитала. Прелестно. Это уж куда лучше, чем про застройщиков писать! Про них, кстати, ничего не нашла.
Лицо Кати озарила смущенная улыбка – откуда же было появиться этой статье, которую никто и не думал писать. «Еще одна маленькая ложь», – мысленно отметила она. Совесть ущипнула ее за щеки, и Катя почувствовала, как лицо залил румянец.
Два дня спустя с Катей произошел странный случай. Она как раз заканчивала работу над статьей и была так сосредоточена, что не услышала телефонный звонок. А вот Дарья отреагировала на него молниеносно, точно выжидала момента с кем-нибудь поболтать. Разговор оказался коротким, Дарья шумно бросила трубку телефона на панель и окликнула Катю.
– Тебя главред вызывает. Что-то срочное, – убедившись, что ее слушают, отрапортовала она, сверкая глазами от любопытства.
Никогда вызов начальницы не сулил ничего радостного – в этом Катя убеждалась неоднократно. Но сегодня вместо нотаций и упреков ее ждало новое задание. Раиса Егоровна говорила с неохотой, точно делала одолжение, поручая дело Кате, которое мечтала выполнить сама. К слову, за свой многолетний стаж работы главред не написала ни одной статьи, и в редакции шутили, что все ее опусы зарыты глубоко под землей вместе с талантом. Отсутствие журналистского опыта никак не мешало Раисе Егоровне управлять целой редакцией и держать в страхе весь коллектив. Но впервые Катя не боялась начальницы, а сидела перед ней с глупой улыбкой: слушала и кивала, дрожащей рукой делая пометки в блокноте.
Получив задание, Катя едва ли не вприпрыжку побежала к себе. Ей не терпелось поделиться с Дарьей новостью. В коридоре Катю окликнули – тихо и неуверенно. Она обернулась и увидела Милу, прижимающую к груди кипу бумаг. Бровки домиком придавали ее лицу какую-то детскость и удивление, точно девушка совсем не ожидала встретить Катю в редакции. Они поздоровались, не решаясь подойти – так и стояли в коридоре, каждая у двери в свой кабинет.
