Гадес. – Если решение Зевса в отношении Фенрира потом сочтут неправильным, всегда можно будет свалить все на него.
– И никто не вмешается?
– Хель просит о снисхождении. Кельты и многие другие хотят смерти.
– А как же родители Фенрира? Его друзья?
Гадес печально покачал головой:
– Ты почти ничего не помнишь, а видела пока лишь малую часть нашей жизни. Не все стоят друг за друга.
Невольно снова вспоминался прием, когда Сет, не задумываясь, перехватил кинжал, нацеленный на Гадеса, – он знал, что сам поступил бы так же. Хотя, оставаясь честным с самим собой, признавал: он не уверен, что, даже если бы мог, сделал бы для Зевса то, что совершил Осирис для Сета.
Возможно, другие не понимали всего до конца, но Гадес хорошо ощутил произошедшее. Осирис не просто отдал часть своей силы, он поделился собственным бессмертием.
Поморщившись, Софи взяла продолговатый плод из черной с серебряной каймой миски.
– Лучше расскажи, что это? И как называется?
– Понятия не имею, – улыбнулся Гадес. – Я похож на садовника?
Закатив глаза, Софи попробовала фрукт и явно осталась довольна.
– Зато неплохо на вкус, пусть ты и не знаешь, что это, господин-не-садовник. А как тебя здесь зовут? Ваше пафосное величество? Милорд смерть? Коротко «господин»?
Он наклонился к ней ближе, так что его дыхание касалось ее кожи, с удовлетворением отмечая смущение в глазах Софи.
– А как ты хочешь меня называть?
Она не отстранилась. Сама придвинулась еще ближе и выдохнула ему в губы:
– Аид.
Губы Софи почти касались его собственных, но Гадес не торопился целовать ее. Ему нравилась их игра, нравилась такая Софи. И он видел, что ее глаза не карего цвета, как могло показаться, а темно-красного, цвета запекшейся крови.
– Называй меня Персефоной.
Он утробно зарычал, наконец-то не выдерживая, единым плавным движением уложил Персефону на траву, краем уха слыша, как звякают то ли блюдца, то ли еще что.
Гадес развел ее руки, впечатал запястья своими ладонями в землю.
Сеф смотрела на него, дышала, приоткрыв рот, но не думала сопротивляться, и глаза ее блестели, как и много веков подряд. Ее растрепавшиеся волосы пахли луговыми цветами. Ее губы на вкус были будто гречишный мед, пряные, чуть терпковатые, горьковатые в обрамлении сладости.
Гадес ощущал ее тело. И больше всего хотел сейчас сорвать дурацкое платье – сорвать, как дикий зверь, не разбираясь, как устроены все эти завязки. Овладеть ею прямо здесь, в Подземном мире, чтобы среди асфоделей слились не только их тела, но и сущности.
Но Гадес отстранился, сел рядом, тяжело дыша. Начал поправлять сбитые миски. Хрипло сказал:
– Ты всегда сводила меня с ума. С первого дня, когда я увидел тебя.
Он говорил не о том вечере у клуба, когда рядом с ним стояла Софи, а о том дне тысячи лет назад, когда впервые увидел Персефону.
– Но я никогда не брал тебя силой.
В глубине души Аид хотел, чтобы сейчас Персефона снова прильнула к нему, сказала, что сама хочет этого. Но она еще оставалась смертной Софи и смущенно опустила голову.
– Я… Может, если бы я помнила, все было бы иначе. Но я не помню. И… я никогда не была с мужчиной.
Она явно смущалась и хорошо, если не краснела. Аид удивленно приподнял бровь.
– Никогда?
– Ну, был один парень…
И в этот момент Аиду захотелось вырвать глотку безымянного мальчишки. Вырвать голыми руками, смотря, как тот захлебывается кровью.
– Мы попробовали, но было больно и неприятно. А с остальными никогда не хотелось заходить так далеко.
Аид отстраненно кивнул, хотя сам не знал, с чем соглашался. Но он определенно не хотел торопить Софи.
Особенно после того, как она попросила называть ее Персефоной.
В квартиру Сета они вернулись только вечером. Сеф пошла принять душ, а Гадес направился в гостиную – Анубис и Сет о чем-то отчаянно спорили и замолчали, как только он вошел.
– Даже не знаю, я вовремя или наоборот? – протянул Гадес, заслужив негодующие взгляды от обоих.
– Этот идиот не понимает, что сейчас опасно напиваться и привлекать внимание, – с раздражением сказал Сет.
Анубис плюхнулся в одно из кресел и махнул рукой:
– А сам при этом хватаешь кинжалы голыми руками, даже не подумав.
– Но с силой Осириса явно стало получше, – осторожно сказал Гадес.
Вскоре Нефтида принесла чай, а Амон выполз из комнаты, укутанный в плед и рассказывающий, как ему плохо и что пить он больше никогда не будет. Плед отнял Сет, который в последнее время постоянно мерз, а скоро пришла и Софи. Она устроилась рядом с Гадесом, и тот весь вечер ощущал тепло ее тела и тонкий аромат цветов.
Анубис улегся на диван и рассказывал о царстве мертвых Осириса, а потом оживившийся после чая Нефтиды Амон долго и с чувством передавал сплетни о богах. Пока Анубис не уснул на диване – Сет укрыл его все тем же пледом.
– Я хочу поговорить с Гекатой, – негромко сказала Сеф Гадесу.
Он только кивнул. Его вовсе не удивила необыкновенная настойчивость и решительность, сквозившие в ее голосе.
– Хорошо. Завтра.
Они пьют чай в Подземном мире, и Геката необыкновенно тиха и задумчива. Маленькой серебряной ложечкой она мешает темную жидкость, настоянную на водах Стикса. Серебро бьется о фарфоровые стенки.
Глаза Гекаты такие же темные, как воды Стикса. Как беззвездная ночь, напоенная мраком.
– Что случилось? – осторожно спрашивает Персефона. Она знает: когда сестра задумчива, это не к добру.
Геката улыбается. Это могло бы выглядеть непринужденно, но только не сейчас.
– Все хорошо, – говорит Геката. – Просто есть у меня одна мысль. Даже не одна.
Она внимательно смотрит на Персефону, как будто хочет разглядеть что-то новое в ее лице.
– Разве ты бы не хотела, чтобы все было, как в первый раз? Первое свидание… первый секс? Без боли, без памяти о смертях. Как будто в первый раз.
– Возможно, – осторожно отвечает Персефона.
– Твой муж силен. Он может многое. Но есть вещи, перед которыми бессилен даже он.
И Персефона не знает снова, задумавшаяся Геката говорит о перерождениях или о чем-то своем.
В клуб Сета ехали полным составом. И если он и Нефтида были в одной машине, то Амон и Анубис не просто завалились на заднее сиденье к Гадесу и Софи, но и отчаянно шумели, а потом и вовсе начали снова и снова петь про лошадку.
– Я вас убью, – пообещал Гадес.
Амон показал ему язык, но на некоторое время все-таки затих. Хватило его минут на десять, после чего снова раздалось: «Посмотри
