другого.
– Напоминает мне родной город, – шепотом сказала Герда. – Там бывали пышные свадьбы, ну и другие праздники, и все вот так же украшали дома мишурой – как дети. Живыми цветами, флагами, гирляндами…
– Завтра будет еще красивее. – Я обнял ее, забыв, что жениху до поры надлежит держаться от невесты подальше. – Завтра будет оркестр, нас повезут на открытой платформе, решили проводить церемонию прямо на площади, потому что ратуша всех не вместит. А от нас ничего не потребуется – только быть благосклонными…
Нас приветствовали прохожие; я помахал рукой, но выше поднял полог, скрываясь от лишних взглядов. Вокруг было необычайно много стражников – городских, гвардейских, портовых, и они не столько отпугивали неизбежных воришек, сколько предотвращали толкотню и давку. Впереди, между тюрьмой и ратушей, собралась настоящая толпа, и над множеством голов возвышался эшафот, украшенный черными ленточками.
Рука Герды, сжимавшая мою ладонь, ослабела.
– Что это?!
– Ты спрашивала о пиратах? – я улыбался. – Помнишь, кто командовал абордажем?
Из каменной тюремной двери позади помоста вышли люди – впереди шагал человек в элегантном сиреневом камзоле.
Герда, наверное, не сразу узнала его. Его подстригли, чисто выбрили щеки, починили рваное платье, камзол выглядел почти так же, наверное, как на прежнем владельце. Он не был связан и не пытался сопротивляться.
К своему несчастью, он был грамотен. Не так давно, в тюремной камере, он рвался и грыз решетку, он не хотел подчиняться моей воле, но подчинился в конце концов и подписал некий документ некой особенной ручкой. Теперь его цепи и кляп не были видны ни толпе, ни Герде.
Своей подписью он обязался не применять магию. Отказался от попытки к бегству, и не было силы, которая помогла бы ему нарушить подписанное обещание. Я не запрещал просить милости, но он был умен и не просил.
И вот он поднялся на эшафот, который был по такому случаю оборудован еще и виселицей. Я посчитал, что рубить голову обыкновенному пирату – много чести.
Роль палача досталась по жребию кому-то из тюремной стражи, все равно под длинным красным балахоном не видно, не узнать. Роль обвинителя взял на себя мой дядюшка Базиль – и он был очень убедителен в своем черном одеянии, изломанный и тощий, как древесный корень, да еще со шпагой на боку. Он поднялся на край помоста, возвышаясь над толпой, и завел речь о преступлениях сегодняшнего висельника, но я не слышал ни слова, потому что посмотрел на Герду.
– Что с тобой?!
Она сделалась не просто бледной – синей, глаза ввалились, будто она не ела месяц и провела полгода в подземелье. Губы запеклись, как если бы она не прикасалась к воде несколько суток.
– Если ты не хочешь смотреть, – сказал я растерянно, – давай уедем? Я просто думал, тебе важно увидеть, как он умрет. Ты будешь знать, что за тебя отомстили и ты в безопасности.
Она разлепила губы:
– Ты ведь помилуешь его… в последний момент? Да?
– Нет, – я удивился. – Он должен быть казнен.
– Леон, – мое имя странно, непривычно прозвучало у нее на губах. – Людей нельзя публично казнить.
– Необходимо, – сказал я убежденно. – Преступник должен быть наказан таким образом, чтобы все усвоили урок.
Герда метнулась к краю повозки. В джинсах она запросто перескочила бы через борт, но подол длинного платья сдерживал движения, и я успел поймать ее.
– Одна ты никуда не пойдешь. Не хочешь смотреть, не смотри… Возница, разворачивайся!
На нас поглядывали с интересом, и глазели бы гораздо больше, если бы на эшафоте не началась основная часть действа: на приговоренного надевали петлю. Он смотрел поверх всех голов – на меня и Герду, а губы шевелились: он повторял и повторял свои бессмысленные, потерявшие силу заклинания. Наверное, ему было напоследок обидно, что в такой важный момент мы не любуемся казнью, а выясняем отношения.
Возница разворачивал повозку. Это было непросто, учитывая плотную толпу вокруг. Я удерживал Герду, не давая ей выпрыгнуть, она вырывалась молча, и только слезы разлетались во все стороны. Наконец она замерла и посмотрела мне в глаза:
– Леон! Останови… это!
– Да ведь все уже решено, – сказал я, пораженный ее слезами. – Он издевался над тобой, а потом специально искал и хотел расправиться! Именно он, а вся шайка была у него на побегушках! Тех-то я вешать не стал, а просто превратил в мух…
Возница наконец справился с разворотом – за мгновение до того, как палач вышиб стремянку из-под ног приговоренного.
К вечеру Герда, кажется, успокоилась. Я подробно рассказал ей все похождения пиратской шайки: и как они погубили своих спасителей с острова, и как потом разгромили торговый корабль и перебили экипаж. И как я зачаровал стрелу для баллисты, и как пиратский корабль взлетел к небесам, и какое это было комическое зрелище. Я все ждал, что она улыбнется, и один раз, кажется, у нее дрогнули губы.
– Ты же сама все понимаешь, – повторял я через слово. – Ты бы сама приняла такое решение. Милосердие уместно, когда оно имеет смысл. Если появятся еще пираты, или разбойники, или кто угодно – они пойдут на виселицу. А как же иначе?!
– Своего дядю ты тоже повесишь? – спросила она после ужина, когда я проводил ее в мансарду. Завтра нам обоим предстояло ночевать в большой, самой большой в доме спальне, где была обустроена супружеская кровать.
– Нет, – сказал я, разворачивая портрет моей прабабки так, как положено висеть портретам – лицом к нам, изнанкой к стене. – Пока дядюшка мне полезен, я его не повешу. Потом посмотрим.
– А меня? – тихо спросила Герда. – Мне однажды уже рубили голову. Я бы не хотела… опять.
– Что за чушь. – Я уже с трудом сдерживал раздражение. – Слушай, завтра тяжелый ответственный день… Ложись спать. Я приеду пораньше.
* * *
Спать я, конечно, не ложился. Мой подарок Герде вышел вовсе не таким, как я ожидал, и я не мог понять почему. Она готова была рубить этого негодяя мачете, потом оставить навсегда крысой… Или ее так поразило, что я превратил остальных пиратов в мух? Ну, сожрали их чайки… а на что они годны еще? Порадовалась бы за сытых птиц… Нет, ну почему Герда так на меня смотрит? Она больше не любит? Она не хочет замуж?!
Это произошло не сразу, понял я, расхаживая по магазину, так что мыши, притихнув под плинтусами, не решались выйти. День за днем, с тех самых пор, как я объявил о нашей свадьбе… или о том, что не собираюсь мстить дяде? Может,
