школьный учитель, я по привычке чуть тоже не вскочил; мое затуманенное сознание подсунуло искаженную картинку из прошлого: я не сделал уроки, не выучил ровно ничего, и сейчас придется признаваться на глазах у тысяч свидетелей…
Мой учитель сообщил гостям, что я был, безусловно, его лучшим учеником, но по несчастной случайности до сих пор не получил аттестата об окончании школы. Аттестат готов, в нем отличные оценки, учитель счастлив вручить мне его в столь торжественный день.
Еще через минуту у меня в руках были роскошные корочки с бантами, печатями и всем, что полагается в таких случаях. Мой брат Рамон смотрел с неприкрытой завистью: если можно получить аттестат, пропустив два последних года школы, то почему нельзя пропустить сразу четыре?!
Я передал аттестат матери. Ее лицо смягчилось: ход свадьбы ей в целом нравился. Может быть, прочитал я в ее глазах, все наладится: Эд уедет в университет, Рамон будет прилежно учиться в школе, а я… а я гордость не просто семьи, но целого города! Я не позволю отцу обращаться с ней грубо, он подчинится моему авторитету, и гармония в бывшей семье Надир восстановится…
Обед подходил к концу. В завершение по старой традиции новобрачные должны были поцеловаться прямо за свадебным столом. Эта затея меня заранее пугала, но Герда, с неподвижным лицом, совершенно спокойно поднялась и коснулась жесткими, запекшимися губами моих губ. В зале зааплодировали.
Герда посмотрела на меня снизу вверх – как смотрела когда-то на берегу океана, и сразу опустила взгляд. Это было мгновение, даже короче мгновения: кажется, она со мной прощалась. Я вспомнил блики солнца на воде, зеленую траву, ее ладони у меня на макушке…
«Я всегда буду помнить тебя. Того, кем ты когда-то был».
Нет, она ничего не сказала. Ее губы не размыкались даже для поцелуя. Но я услышал.
* * *
Разумеется, обедом свадьба не закончилась – зря, что ли, готовились почти целый месяц? Новобрачные, то есть мы, принимали подарки в беседке на берегу городского пруда. Вереницей шли представители ремесленных цехов, аристократии, городские чиновники и просто зажиточные горожане. Они вытаптывали траву, гора подарков росла, а солнце по небу почти не двигалось.
Герда стояла рядом; я взял бы ее за руку, чтобы поддержать, но знал, что ей будет неприятно.
– Просто переживи этот день, – повторял я время от времени, почти не разжимая рта. – Просто дождись вечера.
В городе безостановочно шли парады, конкурсы, танцы, и самые рьяные гости уже посапывали в тени под винными бочками. Родственники разносили их по домам. Стражники проявляли терпение и такт: столь пышного праздника в городе давно не помнили.
Приближался вечер, а с ним фейерверк. Мы вернулись в ратушу, где с балкона должны были наблюдать за огненным искусством в небе. Я следил, чтобы Герда постоянно пила воду; есть она отказывалась, да и не могла. Когда служанки увели ее, чтобы умыть и заново напудрить, рядом со мной на балконе обнаружился дядя.
– Хлипковатое у нее здоровье, – сказал озабоченно, останавливаясь у каменной резной балюстрады. – Сколько детей она сможет родить?
– Она поправится, – сказал я холодно. Отодвинулся от дяди, когда край его шпаги коснулся шитья на моих бархатных брюках. – Ужасно неудобная штука, особенно в толпе. Хотите, я наведу заклинание, превращающее шпагу в зонтик? Тогда вы сможете напускать внезапный проливной дождь, и на глазах у всех выходить сухим из воды…
– Неужели и я был таким нахальным в твои годы? – Он посмотрел тепло и сочувственно. – Молодость, молодость… Самоуверенность, бравада…
Герда вернулась на балкон и молча встала рядом. Отец и мать были тут же, заметно усталые, но оживленные – они даже сказали друг другу несколько слов, мама, кажется, даже улыбнулась…
Дядя подал сигнал к началу фейерверка.
Готовя снаряды для сегодняшних вечерних пушек, я дал волю фантазии. Все-таки любимое дело сильнее тревоги, сильнее страха и сильнее горя.
Стражники, дежурившие в коридорах ратуши, прилипли к окнам. К любым – витражам, отдушинам, бойницам; цветы в небе радовали, как прибавка к жалованью, и смешили, как соленый анекдот в кабаке. Небесные картины удивляли, развлекали, смягчали сердца, единственное, чего я боялся, – что канониры заглядятся и перестанут вовремя давать залпы. И на площади, и на всех крышах, и на балконе в ратуше смеялись, хлопали в ладоши, обнимались, глядели в небо; такой накал страстей не мог продолжаться долго, и у меня в запасе было не больше сорока секунд.
Одиннадцать… двенадцать… Там, на балконе, мои отец и мать стояли, взявшись за руки впервые за двадцать лет. Герда тяжело дышала, прижимая ладонь к ребрам, чувствуя, как на время уходит боль под действием фейерверка. Эд и Рамон хохотали и ребячились. Тринадцать, четырнадцать… Дядя, очень удивленный, смотрел то в небо, то на людей вокруг, и сквозь очарование гипнотических огней, сквозь мельтешение красок до него начинало доходить: я растворился в толпе, Герда одна. Куда я мог подеваться?!
В кабинете было темно, шторы задернуты, но даже сквозь щели пробивался разноцветный праздник. Двадцать пять, двадцать шесть… Я упал на колени, водя руками по гладкому мрамору. Нащупал во внутреннем кармане продолговатый плоский футляр, похожий на школьный пенал.
Дядя уже понял, что меня нет на балконе. Залпы становились реже, последний завис в небе зеленым умиротворяющим сиянием, оставляя толпу в восторге – но уже не вводя в экстаз. Тридцать один, тридцать два… В первом же коридоре дядя увидел стражника, оставившего пост ради фейерверка. Несколько секунд драгоценного времени – потраченного дядей на бесполезный гнев…
Тридцать девять, сорок. Я спрятал свое орудие. Метнулся из кабинета. Нырнул за толстую занавеску, прикрывающую нишу с отхожим местом. Уселся на горшок, закрыл глаза, выдохнул…
Слышал, как дядя вошел в кабинет, как почти сразу вышел, прислушался, вполголоса ругаясь и громко сопя.
– Занято! – крикнул я. – Одну минуту, дядя!
– Эй, ты здоров? – спросил он после длинной паузы.
– Я перенервничал, – признался я честно. – Пожалуйста, скажите Герде, что я сейчас приду!
Я услышал удаляющиеся шаги – тяжелые, раздраженные, но кажется, дядина подозрительность была до времени усыплена.
Что можно продать и купить
Обратный путь мы проделали в карете с мягкими рессорами. Полулежа на огромном бархатном сиденье, Герда молча терпела усталость и боль.
Я слушал, как меняется дорога под колесами. Весь этот путь я знал на память – брусчатка, выезд из города, твердая проезжая дорога, камень справа и камень слева, мягкая проселочная дорога, ведущая к дому…
– Сейчас они отправят нас в спальню, – сказал я. – Долго пировать не будут – устали. Когда
