— Повелеть.
— Отныне и навсегда вы не подчиняетесь ничьим Повелениям, кроме моего!
Уф. Даже в жар бросило.
— И глаза такие — черные, прям как у настоящего боярина, — не удержалась от комментария Дита.
— Ну как? — повернулся я к Клаве, как к своему единственному специалисту по всякой боярской мути.
— Отлично, — хихикнула она, — Выглядело очень торжественно. Только «навсегда» — не получится. Такое Повеление дольше суток не продержится.
Ну вот, обломала весь кайф… Ладно, вернемся к нашим боярыням.
* * *
Морозова, поставленная на ноги, сплюнула на пол, чтобы избавиться от вкуса кожи во рту:
— Это кто ж такой ловкий ко мне со спины подкрался? Что за молодец?
А, ну да, она же не знает, что отец Азарий и Мурин — один человек.
— Ты же не думала, что я так просто попадусь к тебе в руки, без помощи в засаде?
В глазах боярыни мелькнуло что-то похожее на уважение:
— Ловок ты, Осетровский… Не зря столько лет прятался… На все случаи у тебя камушек за пазухой припасен…
Я промолчал в стиле «А то!», а потом проговорил:
— Теперь, боярыня Марфа, ты в моих руках, целиком и полностью. Надо решать, что с тобой делать…
На этих словах она как-то выпрямилась — хотя макушкой все равно мне еще до носа дотягивалась — стиснула зубы и сказала:
— Я в твоей воле. Можешь делать с моим телом всё, что захочешь. Только знай…
— Не нужно мне твое тело, — перебил я ее, с некоторым трудом отгоняя видение ее тела. Такого… белого… покорного… Викентий, собраться!
На лице боярыни промелькнули облегчение и какая-то… обида? Видимо, с одной стороны ей совершенно не хотелось подвергаться насилию, пусть она уже мысленно с этим смирилась, а с другой — как это?! Он меня не хочет?!
Я подошел к ней поближе и приблизил свое лицо к ее лицу. Заглянул прямо в глаза:
— Что ты там мне обещала, боярыня Марфа?
— Я? Обе… — тут она вспомнила.
— Руки отрезать. Глаза выколоть. Язык вырвать.
С лица Морозовой сошли краски. Никогда не видел, чтоб человек так быстро бледнел. По виску побежала капля пота. Но, что характерно — страха я не увидел. Вернее, она, конечно, боялась, но где-то там, в глубине души, надежно загнав свой страх в закрома, заперев его на замки.
Злая. Жестокая. Безжалостная. Но не трусливая, нет. Тот страх, который напал на нее, когда стрельцы упали под Мертвым Словом — собственно, страхом не был. Это была растерянность. Но не страх.
— Я в твоей воле, — стиснула она зубы, — Можешь делать со мной всё, что захочешь. Но знай — рано или поздно мой муж и мои сыновья тебя найдут.
Я подождал немного, но перечислять, что со мной сделают ее сыновья, она не стала. В принципе — и правильно. Сейчас, когда она в моих руках, а не я — в ее, все это выглядело бы, как пустые и бессильные угрозы. А боярыня Морозова готова была выглядеть какой угодно, только не бессильной.
Я посмотрел на нее немного другим взглядом. Женщина. Маленькая, хрупкая, уже в возрасте, теряющая красоту и наверняка очень переживающая по этому поводу. Но при этом — с железной волей, тащащая на себе весь род Морозовых. Не ради себя, не ради своих амбиций — ради семьи и детей. Неудивительно, что на этом пути она растеряла и доброту и человечность и жалость. И к другим, и к себе.
Пожалел ли я ее? Нет. Понял ли? Да. Наверное.
— Расскажи мне, боярыня Марфа, — отстранился я от нее, — зачем ты свою холопку убила?
— Ч-что? — Морозова растерялась. Наверняка она ждала чего угодно, только не этого вопроса. А мне, как это не покажется странным, ответ на него был важен.
— Холопка. Ираидка. Которую я в свой первый приход в твоей дом связал. Чтобы тебя в чане застать.
Боярыня заморгала. Она искреннее не понимала, ЗАЧЕМ мне это знать. И не знала, какой ответ будет правильным. Учитывая, что одним из вариантов, которые могут последовать за неправильным ответом, включал в себя отрубленные руки. Понятное дело, что калечить ее я бы не стал! Но она-то думает иначе!
— Не убивала я Ираидку… — произнесла, наконец, она, — Я эту дурочку конюхам отдала, чтобы те выпороли ее, а у нее, как только кнут увидала, сердце и остановилось. Зачем мне ее убивать-то? Так холопок не напасешься.
Ладно. Похоже, боярыня все же не из тех, у кого от злобы срывает башню, а, значит, с ней можно договориться.
Я снова приблизил свои глаза к ее глазам:
— Запомни, боярыня Морзова. Наши рода — враги и, случись нам столкнуться в будущем, пусть победит тот, кто сильнее окажется. Но здесь и сейчас запомни одно — не надо пытаться мне отомстить. Не надо пытаться строить против меня козни. Не надо пытаться ударить мне в спину. И вдвойне, втройне не надо пытаться причинить вред моим родным и друзьям. Помни, что с этого момента ты живешь в долг, руки свои носишь — в долг, глазами своими смотришь — в долг. И долг этот твой — передо мной. И я в любой момент могу его взыскать.
Надо же, как сурово получилось. Аж самого проняло. Судя по расширившимся глазам боярыни — ее тоже. Она молча стояла, когда я разрезал веревки у нее на руках и ногах, молча размяла кисти.
— Я запомнила, боярин Викентий, — произнесла она, наконец.
И столько обреченности было в ее голосе, что, пусть это будет сколь угодно неправильно, но я не смог оставить ее — такой. Я наклонился к уху боярыни и тихо произнес:
— Мы — враги, боярыня Марфа, но если бы не это — я бы не устоял перед твоим предложением.
Брови Морозовой взлетели в секундном недоумении… А потом она вспомнила. И ее щеки немного порозовели.
Впрочем, боярыня Марфа не заслуживала бы свою репутацию, если бы ее можно было надолго выбить из колеи, тем более — немудрящим комплиментом. И, хотя ей определенно было приятно — а покажите мне женщину, которой не понравится похвала ее красоте, особенно если годы берут свое и сомнения в этой самой красоте нет-нет, да и настигают — но почти тут же ее взгляд,
