ошибался…
Маламалама замолчал. Вид у него был очень грустный, ему было плохо. И Анемона вдруг подумала, что брат – это, конечно, хорошо, но как-то слишком уж ответственно. Брата надо было любить и защищать всегда. Всегда. Наверное, у Маламаламы это не очень хорошо получалось.
– Я был не самым хорошим братом. Я старался его защищать. Правда, Анемона. Но это очень трудно. Я не всегда понимал его, потому что он… он совсем другой.
– Постой, но как он разбудил Тьму? И почему так взъелся на нас?
– Это трудно объяснить, – покачал головой Маламалама.
– Ну, ты всё равно попробуй. У нас вся ночь впереди, – грустно заметила Анемона, прислушиваясь к нарастающему шуму Тьмы за стенами театра.
Фонарщик молчал. В полумраке театра висела напряжённая тишина. Анемона вспомнила, как ещё пару часов назад волновалась за Мину. Всё оказалось куда серьёзней. Судя по всему, не только её кошка, но весь город был в опасности.
– Дело в том, что Братен сделал то, что не должен был делать. То, что запрещено Фонарщикам. Он…
И тут из-под двери к ним потянулась тонкая полоска густого тёмного тумана. Фонарщик вскочил на ноги, и они с Анемоной начали медленно отступать, а потом понеслись дальше в глубь театра, туда, где находились гримёрные актёров. Анемона знала, где они, потому что один раз, когда она ходила в театр со своим классом, учительница провела им экскурсию по всему зданию, объяснив, что такое партер, сцена, оркестровая яма, гримёрки.
Девочка и Фонарщик обежали стулья, расставленные для оркестра, поднялись на сцену и бросились к гримёркам. Анемона ощупала стену и потянула за толстый шнурок в надежде зажечь свет. Она не ошиблась.
– Никого нет, – зачем-то сказала девочка, оглядывая при свете лампы комнату, в которой они оказались.
Гримёрная была завалена одеждой всех фасонов и размеров. Шляпы с перьями, длинные платья, шпаги, перчатки, крылья… чего там только не было. Одежда была развешана на плечиках, которые двигались на колёсиках, или на манекенах без глаз и носов. Анемоне манекены очень не понравились.
– Так что такого ужасного натворил твой брат?
– Он… – начал Маламалама, подойдя поближе к девочке. – Он спустился на Землю, не сдав экзамен по Люмену, то есть ещё не став Фонарщиком. И… кажется, попытался зажечь фонарь.
Анемона даже рот закрыла ладонью, чтобы не вскрикнуть.
Никто, кроме Фонарщиков, не мог зажигать фонари. Такое было правило. Анемона точно не знала, почему это так, но никто в Фароле даже думать не смел когда-нибудь это правило нарушить. Просто потому что она сама и все в её городе уважали Фонарщиков. Все знали, что они – хранители фонарей и что каждый вечер они ходят по городу, зажигая все девять фонарей Фаролы и прогоняя Тьму. Никто и представить себе не мог, что кто-то ещё может справиться с этим деликатным делом.
– Я знаю, он не должен был этого делать. Но… он не со зла. Я думаю, он просто… хотел доказать всем, что из него тоже вышел неплохой Фонарщик.
Анемона кивнула.
– Но, кажется, у него не получилось. И если мы его не найдём… Если мы его сейчас не найдём, Тьма проглотит Фаролу и всё, что ты знаешь и любишь, исчезнет навсегда.
Анемона и Маламалама не сразу это заметили, но как только юный Фонарщик дрожащим голосом произнёс слово «Тьма», что-то едва заметно шелохнулось в том самом углу гримёрки, где был выключатель. Там стояла тень. Она давно замерла на самом краю темноты и, шевеля длинными когтистыми пальцами, не спускала глаз с едва слышно переговаривавшихся друзей.
А потом тень начала медленно двигаться.
Она ждала, пока страх хорошенько пропечёт её жертв.
Так ей будет легче с ними справиться.
Но тени наскучило ждать, и она решила нагнать вокруг девочки и Фонарщика побольше тьмы.
– Анемона? Это ты дышишь мне в спину зубной пастой? – спросил вдруг Маламалама, не двигаясь с места и морща нос, чтобы принюхаться получше.
– Я? Нет, я со вчерашнего утра не чистила зубы! – с некоторой гордостью в голосе ответила Анемона.
И только потом поняла, что если ни она, ни Маламалама не дышали зубной пастой, значит…
– Этот манекен двигается! У него руки не так стояли, я точно помню!
Но Маламалама её не слушал. Он зачем-то побежал прочь из гримёрной куда-то в сторону сцены. Анемона хотела позвать его, но тут услышала за своей спиной тихое мяуканье. Откуда-то из темноты, куда не падал свет.
– Мина! – позвала девочка. – Мина, это ты?
Далёкий крик Маламаламы вернул её на землю.
И Анемона сразу всё поняла: Тьма хотела разделить их, отдалить друг от друга, сделать более слабыми, более ранимыми. Так ей будет проще…
Тьма хотела изолировать их, как она изолировала дома Фаролы, из которых никто не мог выйти. И в которые никто не мог войти.
«А значит, – быстро соображала Анемона, – значит, всё – и манекены, и голоса – всё было обманом, иллюзией!»
Девочка бросилась вон из гримёрки, но капюшон её толстовки зацепился за ручку, и она упала на пол. Тут же вскочив, она побежала к Фонарщику, который стоял на сцене на коленях и кричал так, будто его ранили в самое сердце.
Анемона заметила, что на его светящемся теле в маленькой точке на шее у самого края воротника зияло чёрное пятно.
– Маламалама! Нет! Только не это!
Девочка опустилась на колени перед Фонарщиком и крепко обняла его.
Маламалама слабел с каждой минутой. Он казался намного старше, а исходивший от него Свет стал совсем тусклым. Пятно на шее медленно росло, превращаясь в чёрную паутину, которая постепенно опутывала грудь и живот Фонарщика. Анемона не понимала, что происходит. Тьма будто коснулась Маламаламы и теперь медленно пожирала его.
– Мы, Фонарщики, сделаны из Света, – шёпотом подтвердил опасения девочки Маламалама, всё сильнее оседая на пол. – Если в нас проникнет Тьма, мы… мы…
Анемона не хотела слушать дальше. Им надо было во что бы то ни стало выбраться из театра. Девочка пробежала мимо рядов партера и бросилась к двери, которую они совсем недавно заставили стульями. Стульев у двери не было!
Теперь дверь загораживала чёрная гора обломков, похожих на угольные комья. Анемона стала карабкаться по ним в надежде найти выход, но Тьма, похоже, надёжно заперла их внутри театра.
Они не могли выйти, но и Тьма не могла войти.
По лицу Анемоны катился холодный
