— Никак в Карабах технику продали?
Майор тоже весело ответил:
— Да нет, южнее…
Павел свернул к лесу, еще немножко удалось проехать по чуть заметной колее, а потом и она затерялась в высокой траве, мужественно сопротивляющейся осени. Прислонив велосипед к толстой березе, он взял ведро и пошел в первый обход. Почти сразу наткнулся в мелком осинничке, высыпавшим из околка на поляну, на компанию подосиновиков. Сердце сладко замерло в азарте охоты. Грибы были молодые, ядреные, совсем еще не тронутые червем, что свидетельствовало о самом начале осеннего грибного сезона. Павел мимоходом подумал, что в этом году припозднилась осенняя грибная волна, но тут же забыл обо всем. Ведро быстро наполнилось. Павел для очистки совести прочесал околок несколькими параллельными ходами и был вознагражден еще ведром белых. До следующего околка пришлось тащиться по высокой траве через поляну, но околок был пуст и лишь издевательски шипел кронами берез от внезапно налетевшего ветра. Следующий перелесок, тянущийся длинной полосой, тоже оказался пуст, но на потаенной полянке, между двух мысков, выдающихся из перелеска, Павел еще издали увидел ряды белых шляпок — луговые шампиньоны! Он лишь в прошлом году попробовал эти грибы. Конечно, вкусом они далеко уступали белым и подосиновикам, но в пирогах, которые пекла Анна Сергеевна, его теща, были восхитительны. Он, не разгибаясь, накосил их добрых два ведра. Грибы хороши были тем, что их можно было резать, не глядя — черви их не жаловали.
Павлу пришлось много сил употребить, чтобы убедить жену и тещу в том, что грибы съедобны. Хоть и была теща дамой деревенской, в город перебралась уже взрослой, но деревенские почему-то считали шампиньоны поганками.
Солнце едва перевалило зенит, а все емкости Павел уже заполнил добычей. Правда, он слишком далеко углубился в лесной массив, и теперь возвращаться на дорогу придется уже не отвлекаясь на охоту. Он этому только порадовался, можно будет через пару дней после дежурства снова наведаться сюда, и добыча будет обеспечена.
Остановившись на уютной опушке околка, он рассортировал грибы; которые покрепче — сложил в рюкзак, остальные разложил по ведрам. Составив добычу рядом с велосипедом, набрал дров, развел костерок и разложил на газете походный обед: пару яиц, хлеб, лук, пару помидоров, которые мастерски растила на своем огородике Анна Сергеевна, и не торопясь, принялся трапезничать.
Все осталось где — то там, в призрачной нереальности хмурой действительности; и зарплата, которую перестали платить, и всеобщий бардак, от которого иногда выть хотелось и расшибить себе голову о стену, и в одночасье рухнувшие мечты и надежды. Здесь был теплый ветерок, ласковое солнце, склоняющееся за вершины берез, успокаивающий шелест листвы над головой, и тишина… Оглушающая тишина леса! И вечность природы… Павел вдруг сообразил, что с полигона за весь день не донеслось ни единого звука выстрела.
Плотно подкрепившись, Павел растянулся на теплой земле и принялся смотреть в небо, где в глубокой голубизне неспешно плыли легкие белые облачка. Вскоре из глубины сознания, будто лукавая русалка из омута, всплыла мысль: а собственно, почему он решил, что жизнь не удалась, что все рухнуло? Почему до сих пор он не выгнал из сознания мысль, что полжизни коту под хвост? Наверное, он душой еще не принял великой философской истины — все развивается по спирали; закончился один виток спирали его жизни, когда ему пришлось уйти из Университета, теперь идет другой. Ну и плевать, что не стал ученым! Зато теперь его жизнь гораздо занимательнее, чем раньше. Он как бы начал жизнь сызнова. Мало того, что убавил десять лет от своего возраста, он еще сочинил вполне правдоподобную легенду: недоучившийся студент, увлекшийся писанием рассказов и повестей. Жениться не успел. Так что вполне вписывался в нынешнюю компанию. К тому же ему и самому нравилось ощущать себя родившимся заново, в другой жизни. Хоть к своему творчеству он долго не относился серьезно, но строил из себя этакого непризнанного гения. Даже нажил себе врагов. Как-то во время обсуждения очередных литературных изысков одного из товарищей по литературному объединению, заявил, что талант и одаренность — чепуха. Главное — не мнить себя заведомо гениальным писателем, а постараться понять принципы построения того или иного литературного произведения и спокойно писать на избранную тему. Писать легко, надо всего лишь придумать ситуацию, мысленно поместить себя в нее, а потом лишь описывать свои ощущения по мере развития сюжета. А талант — как мышцы, если регулярно тренироваться, его можно «накачать». Кто-то отнесся с юмором к его сентенции, кто-то презрительно шипел — графоман… Ему было наплевать, главное — жизнь приобрела новый смысл.
Когда солнце скрылось за деревьями, Павел нехотя поднялся, взвалил тяжеленный рюкзак на плечи, ведра приторочил на багажник, два оставшихся повесил на руль, и двинулся к дороге. Как всегда немного не рассчитал, к дороге выбрался уже в сумерках. Еле-еле дотелепался по разбитым колеям до военного городка, и уже в полной темноте покатил к городу, то и дело ослепляемый фарами встречных машин.
Двор ведомственного барака, в котором когда-то за прилежный труд на фабрике дали квартиру Анне Сергеевне, окружал высокий деревянный забор. Протиснувшись в калитку, Павел прошел ко второму подъезду одноэтажного шлакоблочного дома. Развьючил велосипед и потащил добычу в дом. В общей, на три квартиры, прихожей в это время могло никого не оказаться, поэтому Павел открыл дверь своим ключом, прошел к двери своей квартиры и ввалился в прихожую. Дверь как всегда была незапертой.
Двери одной двухкомнатной квартиры и двух трехкомнатных коммуналок выходили в общую теплую прихожую, в которой еще покойный тесть Павла установил водяной котел и провел отопительные трубы по всем квартирам. Собственно говоря, и прихожая была делом его рук. Изначально двери во все квартиры вели прямо с улицы, из глупой выгородки, четыре на три метра. Анна Сергеевна как-то говорила, что эта выгородка появилась из-за нехватки материалов во время строительства дома. Тесть Павла, как только въехали в новую квартиру, сорганизовал соседей, привез шлакоблоков, и всем колхозом в два счета возвели стену и перекрыли крышей. Жить стало не в пример удобнее. Так и жили шумной дружной коммуной, печку топили по очереди, правда, уголь хранили по отдельности, каждый в своем сарае. Мужики частенько собирались вокруг печки, раздавить тайком от женщин бутылочку, другую.
Высунувшаяся из кухни Анна Сергеевна всплеснула руками:
— Пашка! Да где ж ты столько наломал?!
