Была правда одна отдушина; еще лежа в больнице от тоски и безысходности он начал писать рассказы, а потом, уже работая в бассейне, решился даже на повесть. Сразу нести в издательство свои произведения он не решился, подумал, что не худо бы, как это принято среди ученых, показать свою работу специалисту. Зашел как-то в Союз писателей, спросить, не почитает ли кто-нибудь из них его рукописи. Писателей там почему-то не оказалось, только несколько мужичков ханыжного вида увлеченно резались в бильярд. Однако он все же нашел живую душу при деле — в крошечной комнатенке сидела за столом пожилая дама и изучала содержимое тощей папки. Шагнув в дверь, Павел стеснительно поздоровался. Женщина подняла голову, доброжелательно глянула на него.
— Извините, пожалуйста, — робко затянул Павел, — а как бы мне повидать кого-нибудь из писателей?
— А вы кто? — спросила женщина приветливо.
— Ну-у… Я тут кое-что написал… Хочу показать специалисту.
— А-а! Вы начинающий?! — радостно воскликнула она.
— Н-у… в общем-то, да… — пробормотал Павел.
— Тогда вам лучше в молодежное литературное объединение пойти. Там и прочтут, и обсудят, и помогут…
Вот так и прибился Павел к молодежному литературному объединению при союзе писателей. Хоть и не мог он уже причислять себя к молодежи, но в литобъединении обретались ребята и постарше него. А он выгодно отличался от других. Его загадочная молчаливость и наличие мужественного шрама на лбу, а также могучие плечи и спортивная выправка, неизменно привлекали внимание молоденьких поэтесс, тем более что он ради хохмы сочинил себе легенду, и убавил возраст на десять лет. Благодаря здоровому образу жизни, никто не мог на вид определить его возраст — все ошибались лет на десять-пятнадцать. О себе он рассказывал, что отчислили с третьего курса филфака за академическую неуспеваемость, что живет с бабушкой в крошечной избушке в частном секторе, растит картошку и пишет рассказы и повести в свободное от этого занятия время.
Павел, задумавшись, не сразу отреагировал на рев мощного мотора позади. Резко затормозив, соскочил с велосипеда, выдернул его из колеи и отскочил на обочину. Мимо него, громыхая, промчался огромный «Камаз». Шоферу, похоже, было абсолютно наплевать на то, что он только что чуть не раскатал по колее человека. Фура моталась из стороны в сторону. Павел смотрел вслед и вслух квалифицировал все это в кратких, но весьма сильных и многочисленных выражениях. «Камаз» прогромыхал немножко вперед по дороге, потом с ревом вылез на обочину, свернул на чуть заметную лесную дорогу и вскоре исчез за деревьями. Павел отметил, что номеров на нем не видать, они густо заляпаны грязью, даже и те громадные буквы и цифры, что нанесены на задней стенке фуры. Проворчав: — Свинья грязи найдет… — он вернул велосипед в колею, еще раз матюгнулся и продолжил путь. Но мысли уже не вернулись на колею воспоминаний — близилось место, где он обычно сворачивал в лес. Обратно он возвращался уже по околкам и перелескам, делая широкий круг без дорог. В хорошие годы он выбирался из леса с велосипедом, увешанным ведрами с грибами, с богатой добычей и на багажнике, да еще бывало и с рюкзаком за плечами, полном грибов.
Он еще издали увидел три машины, стоящие на дороге; один зеленый «газик», а может и «уазик», и два «жигуленка». Они полностью перекрыли колеи, и Павлу пришлось вскинуть велосипед на плечо и тащиться по обочине, оступаясь на комьях затвердевшей грязи. Ругаясь про себя, он мимоходом косился на окна, пытаясь разглядеть идиотов, заехавших на легковушках в подобное безобразие. Но ничего особенного не углядел, разве что мелькнул полковничий погон за стеклом одной из машин. Обойдя странную кавалькаду, Павел снова опустил велосипед в колею, и не спеша закрутил педали дальше. До того места, где он обычно сворачивал в лес, оставалось не больше километра. Дорога просто кончалась, вернее, сворачивала на полигон, круто забирая влево, и Павел никогда не ездил в ту сторону, потому как, руководствуясь практикой еще своей армейской юности, понимал, что это совершенно гиблое и опасное дело, шляться в районе армейского полигона; можно схлопотать кучу неприятностей, помимо шального снаряда по «чайнику» или шальной пули в задницу. В той стороне частенько трещали автоматные очереди, что-то бухало, хлопало. Что именно, по звуку Павел определить не мог, поскольку кроме карабина СКС никакого армейского оружия в руках не держал, да и из того стрелял лишь пару раз. Собственно говоря, он был отлично осведомлен, что за "запретная зона" тут находилась. Давно когда-то, когда Павел еще учился в аспирантуре, был у него приятель в звании капитана, с которым у Павла было «бутылочное» знакомство в одной интеллигентской компании, он с юмором рассказывал, что ничего секретного за проволокой нет; стоят огромные полуподвального типа склады, куда свозится на хранение и последующее техническое освидетельствование легкое стрелковое оружие со всей Сибири, а может и со всей страны. Рассказывал он, что есть там целый склад, забитый снопами казачьих сабель по самую крышу, которыми можно вооружить пяток конных армий. Были там склады, под завязку набитые оружием Великой Отечественной войны; автоматами ППШ, ППД, максимами, и даже трехлинейками. Это оружие помаленьку списывалось, вывозилось в литейный цех одного из городских заводов и переплавлялось на нужный в народном хозяйстве металл. Хранилось там и современное оружие, видимо на случай всеобщей мобилизации. Еще поговаривали, что дальше в лесах стоят тысячи бэтээров и танков, ждущих переплавки, но Павел этому мало верил, поскольку не видел этой техники. Правда, был случай, он как-то ехал за грибами как раз в год заварухи в Карабахе, и вдоль дороги стояла длиннющая вереница бэтээров, старых на вид и облупленных, но прибывших сюда явно своим ходом. Обходя по обочине дороги группу офицеров, он весело спроси небритого, в засаленном мундире майора:
— Никак в Карабах технику продали?
Майор тоже весело ответил:
— Да нет, южнее…
Павел свернул к лесу, еще немножко удалось проехать по чуть заметной колее, а потом и она затерялась в высокой траве, мужественно сопротивляющейся осени. Прислонив велосипед к толстой березе, он взял ведро и пошел в первый обход. Почти сразу наткнулся в мелком осинничке, высыпавшим из околка на поляну, на компанию подосиновиков. Сердце сладко замерло в азарте охоты. Грибы были молодые, ядреные, совсем еще не тронутые червем, что свидетельствовало о самом начале осеннего грибного сезона. Павел мимоходом подумал, что в этом году припозднилась осенняя грибная волна, но тут же забыл обо всем. Ведро быстро наполнилось. Павел для очистки совести прочесал околок несколькими параллельными ходами и был вознагражден еще ведром белых. До следующего околка пришлось тащиться по высокой траве через поляну, но околок был пуст и лишь издевательски шипел кронами берез от внезапно налетевшего ветра. Следующий перелесок, тянущийся длинной полосой, тоже оказался пуст, но на потаенной полянке, между двух мысков, выдающихся из перелеска, Павел еще издали увидел ряды белых шляпок — луговые шампиньоны! Он лишь в прошлом году попробовал эти грибы. Конечно, вкусом они далеко уступали белым и подосиновикам, но в пирогах, которые пекла Анна Сергеевна, его теща, были восхитительны. Он, не разгибаясь, накосил их добрых два ведра. Грибы хороши были тем, что их можно было резать, не глядя — черви их не жаловали.
