Меня вдруг бросило в жар. Естественно, не из-за дорожной разметки, а из-за обвинения. Вторжение в повествование! Я изменила конец «Джен Эйр», и Червонный суд нашел меня виновной. Не хватало только приговора.
— И много мне впаяли?
— Да не очень, — отозвался Грифон, щелкнув пальцами, и Черепаха Квази протянула ему залитый слезами лист бумаги.
Я взяла документ и пробежала взглядом полуразмытые строчки.
— Согласен, довольно необычно, — произнес Грифон. — На мой взгляд, постановление насчет бумазеи чересчур сурово. Тут вполне можно апелляцию подавать.
Я уставилась на бумагу.
— Двадцать лет проходить в синей бумазее, — пробормотала я.
— И еще вы не сможете умереть, пока не прочтете десять самых нудных книг, — добавил Грифон.
— Моя бабушка тоже не может, — заметила я, испытывая некоторое замешательство.
— Невозможно, — возразила Квази, утирая глаза. — И приговор, и преступление уникальны. Свои двадцать лет в бумазее можете отходить, когда угодно, не обязательно начинать с сегодняшнего дня.
— Но такое наказание возложено на мою бабушку!
— Вы ошибаетесь, — твердо ответил Грифон, забирая у меня бумагу, складывая ее и убирая в карман. — Нам пора. Вы будете на золотой свадьбе Брэдшоу?
— Д-да, — все еще растерянно отозвалась я.
— Отлично. «Брэдшоу и Алмаз М'шалы», страница двести двадцать один. С гостей выпивка и бананы. И мужа с собой тащите. Я знаю, он настоящий, но у каждого свои недостатки. Нам всем очень хочется с ним познакомиться.
— Спасибо. А как насчет…
— Господи! — воскликнул Грифон, сверяясь с большими карманными часами. — Неужели уже так поздно? У нас же через десять страниц устричная кадриль!
Услышав это, Черепаха Квази немного оживилась, и в следующий миг они исчезли.
Я медленно вернулась к машине, где меня ждали Лондэн и Пятница.
— Па! — громко произнес Пятница.
— Вот! — обрадовался Лондэн. — Он наверняка сказал «папа»!
Тут он заметил мою хмурую физиономию.
— В чем дело?
— Лондэн, моя бабушка по матери умерла в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году.
— И?
— Но если она умерла в шестьдесят восьмом, а папина мама — в семьдесят девятом…
— Ну?
— То кто же тогда живет в голиафовском доме престарелых «Сумерки»?
— Ты нас так и не познакомила, — пожал плечами Лондэн. — Я думал, «бабушка» — это просто ласковое прозвище.
Я не ответила. Я считала ее своей бабушкой, но это не соответствовало действительности. На самом деле мы общались всего три года. Прежде я в глаза ее не видела. Но может, я ошибалась? Я видела ее постоянно — в зеркале, просто намного моложе. Бабушка не была бабушкой. Это была я.
Лондэн довез меня до «Сумерек», и я вошла туда одна, оставив Лондэна с Пятницей в машине. С бешено колотящимся сердцем я поднялась к ней в комнату и увидела сиделку, склонившуюся над старой-старой женщиной, которой я когда-нибудь стану.
— Она очень страдает?
— Болеутоляющие средства делают свое дело, — ответила сиделка. — Вы ей родня?
— Да, — ответила я, — и очень близкая.
— Она замечательная женщина, — прошептала сиделка. — Просто чудо, что она еще не покинула нас.
— Это наказание такое, — сказала я.
— Извините?
— Ничего. Уже недолго.
Я подошла ближе к постели, и бабушка открыла глаза.
— Привет, малышка Четверг! — сказала она, слабо помахав мне рукой.
Она сняла кислородную маску, сиделка ласково пожурила ее, и старушка надела маску обратно.
— Ты ведь мне не бабушка, верно? — медленно проговорила я, присаживаясь на краешек кровати.
Она ласково улыбнулась и накрыла мою руку своей маленькой, розовой, морщинистой ладошкой.
— Я — бабушка Нонетот, — ответила она, — просто не твоя. Когда ты догадалась?
— Только что получила свой приговор от Грифона.
Теперь, когда я все узнала, она показалась мне куда более знакомой, чем всегда. Я даже заметила у нее на подбородке маленький след от осколка, полученный во время атаки танковой бригады в далеком тысяча девятьсот семьдесят втором году, и хорошо заживший шрам над ее левым глазом.
— Как же я раньше не поняла? — растерянно спрашивала я. — Ведь обе мои настоящие бабушки давно мертвы! И я всегда это знала!
Дряхлая старушка снова улыбнулась.
— Если у тебя в голове побывала Аорнида, поневоле научишься кое-каким хитростям, дорогая моя. Я же не просто так проводила с тобой время. Без этого наш муж не выжил бы и Аорнида стерла бы всякую память о нем, пока мы жили в «Кэвершемских высотах». Кстати, где он?
— Там, снаружи, присматривает за Пятницей.
— А-а.
С минуту она молча смотрела мне в глаза, потом спросила:
— Ты передашь ему, что я любила его?
— Конечно.
— Теперь, когда ты знаешь, кто я, думаю, мне пора. Я нашла-таки десять самых скучных классических произведений и почти дочитала последнее.
— А ты не должна перед уходом испытать какое-то прозрение? Принять последнее важное решение в твоей жизни?
— Так и есть, малышка Четверг. Но не я — мы. Возьми-ка этот экземпляр «Королевы фей». Мне сто десять лет, и я давно пережила свое время.
Я нашла книгу на столе и взяла ее в руки. Мне никогда не хватало терпения прочесть ее до конца, даже до сороковой страницы — такая скучная она была.
— Разве не тебе полагается ее прочесть? — уточнила я.
— Я, ты — какая разница? — хихикнула она.
Смех перешел в слабый кашель, который все никак не унимался, пока я не приподняла ее, подложив ей под спину подушку.
— Спасибо, дорогая! — задыхаясь, проговорила она, когда приступ прошел. — Остался всего один абзац. Страница отмечена.
Я открыла книгу, но мне не хотелось дочитывать. Глаза заволокло слезами. Старая женщина поймала мой взгляд и мягко улыбнулась в ответ.
— Пора, — просто сказала она. — Но я тебе завидую: у тебя впереди еще столько замечательных лет! Пожалуйста, читай.
Я утерла слезы, и вдруг меня осенило.
— Но если я прочту это сейчас, — медленно заговорила я, — то, когда мне стукнет сто десять лет, получится, что я уже дочитала эту книгу, и тогда мне… это самое… останется всего одно предложение до того, как я… то есть я, молодая…
Я умолкла, силясь постичь неразрешимый на первый взгляд парадокс.
— Дорогая Четверг! — ласково сказала старушка. — Ты всегда мыслишь так линейно! Все выйдет как надо, поверь мне. Жизнь куда страннее, чем нам кажется. Ты сама узнаешь об этом в свое время, как и я.
Она тепло улыбнулась, и я открыла книгу.
— Ты больше ничего не хочешь мне сообщить?
