— Как пожелаете, мудрейший.
Смиренно откланиваюсь под одобрительным взглядом собеседника, явно переведшего меня задним числом в разряд очередной «внучки», и выхожу за дверь.
Долго отсиживаюсь на галерее, переводя дух и успокаивая разладившиеся нервы, пока чуть припорошенную облаками небесную синь не сменяют горчично-желтые полосы заката. Все-таки есть в религии нечто, недоступное мне — и всепрощение в том числе.
— Вот ты где, потеряшка! Пошли скорее, — Тан возникает из телепорта и, бесцеремонно схватив меня за плечо, втаскивает в тусклую серую рамку. Точеные каменные колонны балюстрады сменяются на мокрый скалистый гребень посреди бушующего моря. Ветер налетает порывистым шквалом, сбивая с ног, веер соленых брызг окатывает с головой.
На самой вершине, подобрав под себя ноги, сидит девушка с молочно-белой кожей и ослепительно-прекрасным лицом. Великие Создатели, я и забыла, что существует такая гармония, идеальная красота, отточенная веками…
Изящная, такая же идеальная рука грациозным жестом отводит от лица длинную прядь цвета лазури. Мягкое сияние, окутывающее тело, становится ярче.
Она улыбается.
— А ты выросла, маленькая шэ, — грудной голос с ноткой хрипотцы с легкостью перекрывает рев моря. Плавная и нежная, как тихая река, родная речь укутывает шелковым покрывалом.
— Но как же… — неуверенно улыбаюсь в ответ. — Ведь изгнанники находятся в изоляции…
— Правда? — тонкие брови взлетают в показном удивлении. — А я-то считала, что у любого просто-напросто хватало ума не встречаться с безумцами… Но тебе, видимо, видней.
Мягко очерченные полные губы изгибаются в саркастичной усмешке. Да-аа, об этом я тоже успела забыть. Позвольте представить — легендарное чудовище лазурного клана Ки-ми, моя драгоценная бабушка.
Неудивительно, что они с Таном сошлись.
— Этот знахарь-недоучка, — она кивает на Тана, — как ни странно, оказался прав — ты кажешься относительно нормальной. Подойди, — повелительно бросила бабушка, протягивая руку.
Ощущая себя ребенком в детском Гнезде, я покорно подошла и позволила осмотреть себя со всех сторон, вплоть до полного сканирования организма.
— Печально, печально, — она без малейшего сочувствия качает головой и менторским тоном заявляет: — Жизнь во внешнем мире до добра никого не доводит.
Еще несколько минут меня пристально рассматривают, после чего отпускают взмахом руки. Бабушка разворачивается к Тану и забывает обо мне напрочь:
— Ну хорошо. Я поговорю с главами кланов. Конечно, нигде не идет речь ни о каких конкретных сроках и теоретически наказание считается свершенным по исполнении приговора… Но такого же просто никогда не было! Так что ничего обещать не могу.
— Главное, грамотно внедрить эту мысль, а там разберемся, — глаза Тана азартно блестят. — Я вот думаю…
— Минуточку. Что вы собираетесь…
— Тан, отправь ребенка домой, — бабушка бросает ледяной взгляд в мою сторону.
Меня и отправляют — раньше, чем я успеваю вставить хоть слово. Укуси меня мекал… Да они в конец офонарели. Оба. Даже и думать нечего на эту тему.
Подивившись — нет, не наивности деда, — а бабушке, которая вообще взялась за такую махинацию, я возвращаюсь обратно в «комнаты», где уже отужинавшее младшее поколение, сидя на мохнатом ковре, с самым серьезным видом ушло в обсуждение мировых проблем.
К несчастью, для этого им взбрело в голову выключить свет, и мой путь до ближайшего кресла оказался не самым гладким.
Суть дискуссии открылась быстро — Кетта утверждала, что пучок синих перьев, принадлежащих ей, светится гораздо ярче, чем какая-то там «лупоглазость с хвостом». Кит успешно оппонировал, предлагая сунуть «остатки бедной птички» в садок и сравнить более наглядно.
Через десять минут исследователи заходят в тупик, но вовремя замечают новое решение проблемы, то есть меня. «Капитану» достается роль арбитра в нелегком споре. Капитан тоскливо смотрит на изрядно подмокший пучок перьев, некогда выдранных из ее же хвоста неким Пешшем для «лабораторных исследований».
Результаты исследований потрясали.
С кислым видом сообщаю Киту, что в общей зале его ждет двоюродный брат, и извлекаю перья из садка.
— Это ведь ваши? — Кетта победно фыркает в спину убежавшему мальчику и поворачивается ко мне.
— Откуда ты знаешь? — небрежно взмахиваю уныло обвисшим пучком.
— Вижу, — отвечает девочка, вместе со мной наблюдая, как с многострадальные перья роняют мелкие капельки на ковер.
— Вот как…
— А я вас помню, — неожиданно начинает она, строго сведя бровки. — Вы были с мамой. Давно-давно. Еще когда я была маленькой-маленькой, и меня носили в животике.
Вскидываю брови. Что же ты помнишь о матери?… Знаешь ли, как она умерла? Знаешь, наверняка. И вспоминаешь ведь… легко.
Не замечая моего удивления, девочка продолжает:
— Я помню. И когда маме и мне захотели сделать плохо, я просила вас помочь. Вы помогали. И дядя помогал. И еще там другие — плохо помню. А вы помните?
— Не… — губы дрогнули в грустной улыбке. — Не очень хорошо.
— А вы спросите у дяди Нердайна, — с присущей ее возрасту непосредственностью заявляет Кетта. — Или у мамы. Нет, лучше у дяди. Он помнит. Точно помнит.
— Дяди?… Спрошу.
Перья стекли и распушились, щекоча пальцы воздушными волосками. Вот так вот…
— Так вы, наверное, одна не дойдете! Хотите, провожу? — Кетта поднимается с ковра и решительно отряхивает платьице. — Дедушка, правда, сказал, что чужим нельзя, но вы ведь не чужая? — и убежденно добавляет: — Вам надо, я вижу. Мама заодно сказку расскажет!
— Ну…
— Пошли! — меня хватают за руку и тащат… куда-то вперед. — Как раз успеем, пока этот… брата ищет. Мальчишки такие противные, правда?
— Правда, — губы вновь вздрагивают в улыбке. Маленькая моя… Все-то ты видишь.
Даже призраков.
Путаница темных коридоров проплывает мимо — удивительно, как такая кроха запомнила в них проход. Наверное, часто бегает. Санх, что ж ты так с внучкой…
Кетта жизнерадостно скачет по крутой лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Через сотню или две лестница раздваивается и Кетта останавливается на площадке между двумя лестницами, уходящими в темноту. На стене — массивный старинный фонарь, освещающий…
Портрет.
— Мама, привет! Смотри, кого я привела, — важно кивает на меня девочка.
Глаза на исполненном в старинной манере холсте светятся добротой и лаской. Бледное лицо с тонкими чертами, сложенные на коленях хрупкие кисти, фигурка, облаченная в церемониальный наряд. Марлен. Ты все-таки не смогла оставить дочь.
