ударами, а он неизменно от них уклонялся, всё же будучи не в силах мне ответить.
В какой-то момент мне стало казаться, что скорее один из наших мечей треснет и сломается от такого напряжение, нежели кто-то из нас сдаст текущие позиции. И вот тот, с кем это случиться прежде всего и проиграет в дуэли. Думая об этом, я на секунду забылся и слегка оступился, допустив ошибку. Да такую, что мой противник, будучи совсем уж неуклюжим мечником, смог всё-таки пойти в контратаку.
Я отпрянул, но его клинок прошёлся в точности по моей проклятой руке, распоров и перчатку, и длинный ворот плаща. В момент, когда моя проклятая плоть показалась на свет, оступился уже мой оппонент, на секунду замерев и потеряв всякую концентрацию. Этим воспользовался уже я, со всей силы вмазав ему кулаком по носу. От этого удара он не только не смог уклониться, но и полностью потерял равновесие, выронив шашку и приземлившись на каменную кладку.
— Я сдаюсь! — совершенно неожиданно произнёс он и поднял копыта в воздух.
— Быстро ты сдулся. — сказал я, убирая клинок обратно в ножны.
— Я больше не хочу с тобой драться.
— Что это он вдруг стал таким шёлковым? — спросил Феликс, также убравший оружие.
— Выясним, когда приведём его в контору и намнём бока. — заключил я.
Печать первая — Феликс — Допрос
Я проходил через приёмную со стеклянной бутылью, когда наш штатный секретарь вдруг остановил меня неожиданным вопросом:
— Я так понимаю, что ваше дело оказалось не столь уж и скучным, как следовало бы полагать?
— Учитывая, что мы подвергли опасности полгорода? — я задумался на секунду, а затем продолжил, — Вполне. Это даже не слишком похоже на наказание.
— Теперь вас едва ли кто-то снова накажет или отнимет ваше дело. Начальство отметило вашу роль в устранении угрозы заражения.
— Но всё планировалось не так?
— Планировалось, что вы сразу провалитесь и будет резонный повод вас отстранить.
— А оно вот как вышло, ха! — меня обуяло злорадство над несбывшимися планами Бельчина, нашего начальника.
— Но этот успех всё ещё не искупает ТОТ СЛУЧАЙ… — ибис помрачнел.
— Ну да, ТОТ СЛУЧАЙ… Вы из-за него и хотели от нас избавиться, я понял.
— Тебя никто не винит. А вот товарища Ярузельского…
— И, тем не менее, избавиться вы хотите от нас обоих?
— Ты же понимаешь, что это всё вполне себе заслужено? По крайней мере с точки зрения других сотрудников Особого отдела?
— Ну спасибо хоть, что как профессионалов нас цените! — возмущённый этим скоротечным диалогом, я направился дальше.
Мне и думать то более не хотелось о ТОМ СЛУЧАЕ. Но мне, конечно же, все будут постоянно о нём напоминать, забывая и про мои прошлые заслуги, и про то, что моей вины не было. Как, всё же, иногда одно событие может повлиять на репутацию человека столь сильно, что его иногда и, собственно, за человека перестают считать.
Мне было жаль, что такое случилось с Йозефом. Да и себя самого было жаль не меньше. Но жалость ситуации не исправит, особенно той, что уже произошла и переросла в факт. Так что приходится жить с тем, что мы имеем. И стараться не сильно вспоминать о прошлом. Оно всё равно само о себе напомнит.
Я дошёл до двери, у которой меня ждал мой напарник. За ней располагалась небольшая комнатка для допросов, куда мы оба и направились без лишних разговоров. За столом сидел козёл, закованный в наручники. Его глаза всё ещё не переставая слезились, и я всё ждал, когда же вода в его организме закончится. Но воды в нём, кажется, был неиссякаемый источник и несмотря на покраснение глазных яблок, монах чувствовал себя бодрячком.
— И так, Матфей, Матвей или как там тебя ещё звать… зачем ты убил доктора Шарикова? — спросил Йозеф, грозно хлопнув по столу.
— Я его не убивал. Не знаю, с чего вы это взяли… — козёл покачал головой.
— Шарикова убили палашом. Мы нашли палаш… — начал было я, но Матфей меня быстро прервал.
— Вы что?! Вы думаете я мог убить кого-то священным клинком короля Иштвана?! Или вы всех считаете святотами навроде себя?
— Ну да, едва ли он мог… — шепнул я товарищу, а затем вновь обратился к допрашиваемому — А что ты скажешь насчёт того, что таких мечей в Москве почти нет? А на твоём есть капли крови.
— Это кровь Базула, князя, что восстал супротив Иштвана. Ей лет девятьсот уже! Кроме того, вы не думаете, что палаш не настолько редкий меч, чтобы подозревать одного меня. Мало в Москве музеев? А бывших кавалегардов мало?
— Значит, ты и про кавалегардов знаешь. — заметил я.
— Знаю. Они даже среди нашего маленького аристократического сообщества были.
— И много из них в городе на семи холмах? — спросил Йозеф.
— Один. Но с вашим профессионализмом в обвинении случайных людей, вы его точно не поймаете. Почему этим делом вообще занимаетесь вы, а не сотрудники московского уголовного розыска?
— Кто это? Кого ты имеешь в виду? — Йозеф ещё раз стукнул по столу.
— Скажу, когда ответите на мой вопрос. Я на ваши вопросы охотно отвечаю. Почему меня мучаете вы, а не МУР?
— Сотрудники уголовного розыска не занимаются делами, связанными со смертью проклятых. Это наша работа. — пояснил я.
— Кроме того, Шариков сотрудничал с ВЧК. — добавил мой напарник.
— Правда? Почему ты мне об этом не сказал? — я был удивлён вскрывшемуся факту не меньше, чем наш пленник.
— Потому что сам только недавно узнал. Шариков и правда был кротом. И в руководстве Особого отдела знали, куда примерно нас приведёт эта ниточка. — сказал Йозеф.
— И думали, что нас этот контрреволюционный клубок задушит. Ясно. — я кивнул.
— Так всё же, кто этот московский кавалергард? — мой напарник вернулся к допросу.
— Морозов.
— Глава Синдиката? — глаза Йозефа радостно расширились
— Он самый.
— И какой у него был мотив? — спросил я, не доверяя возникновению нового подозреваемого.
— А вам нужен мотив? Меня вы, кажется, решили обвинить без мотива. — козёл покачал головой.
— У тебя мотив как раз был. — сказал я, — Едва ли ты одобрял эксперименты Шарикова с заккумом, в чём бы они там ни заключались.
— Не одобрял, — подтвердил Матфей, — но и не препятствовал им. Да, то что он хотел даровать проклятия простым смертным, является явным вмешательством в божий замысел. Но как я сказал во время твоего рассказа об Иштване, мы верим в то, что вскоре может прийти человек, который перевернёт устоявшийся порядок вещей. И уж я больше поверю в то,
