В трубке послышался спокойный Ольгин голос:
— Паша, ты?
— Ага, я… — подпустив в голос как можно больше безмятежности, проговорил Павел. — Ну, как, злодеи не тревожили?
— Да нет, все тихо было… Я уже с твоим ружьем в обнимку сплю…
— Правильно делаешь. Если доведется стрелять в комнате, ружье к плечу не поднимай, стреляй с бедра. А приклад как можно дальше назад отводи…
— Паша! Неужели это никогда не кончится?.. — в голосе Ольги слышались слезы.
И Павел чуть не бухнул: что уже кончилось. Но сдержался, тихо выговорил:
— Кончится, Оля, я тебе обещаю… Я их доведу до такого состояния, что они голову потеряют, начнут тут по бассейну с пулеметами за мной гоняться, тогда-то я их и сдам в милицию, тепленьких…
Приехав домой, он наскоро поел, и завалился спать. Уснул он сразу, без всяких терзаний совести и моральной маеты. Наоборот даже, он испытывал бесконечное облегчение, будто тащил, тащил непомерно тяжелый мешок на горбу, и вдруг удалось освободиться. Страха, что заметут в милицию, почему-то тоже не было. Уже засыпая, подумал, интересно, когда за ним приедут, сегодня или завтра?..
Приехали сегодня. Он сидел на кухне и ел неизменную картошку, когда во дворе объявились двое ребят с автоматами. Они деловито протопали под окном, и вскоре из прихожей раздался протяжный трезвон звонка. Набив рот картошкой, Павел пошел открывать. Открыл дверь, и демонстративно жуя, уставился на милиционеров.
— Нам нужен Павел Лоскутов? — довольно вежливо проговорил один из них.
Павел еще не прожевал, а потому невнятно бросил:
— Это я…
— Одевайтесь, поедем…
— Куда? — задал он совершенно законный вопрос, но с точки зрения милиционеров, совершенно идиотский.
— В отдел, естественно!.. — с горьким сарказмом проговорил милиционер.
Будто Павел, злодей этакий, спалил его родной отдел, а теперь удивляется, за что на него милиционеры так обижены.
Павел возмущенно вскричал:
— Да объясните хоть, в чем дело?!
— Там объяснят… Ну что, сам пойдешь, или в наручниках?..
Павел прошел в квартиру, оделся. Милиционеры терпеливо топтались в прихожей. Денис выглядывал из комнаты, не отрывая круглых глаз от автоматов. Они шли по двору, когда отворилась калитка, и вошла Ольга.
Она вскричала:
— Паша, что случилось?!
Он улыбнулся ей ободряюще, сказал:
— Эти товарищи сказали, что там объяснят… Когда бандиты наехали, они сказали, что когда убьют, тогда и приходите, а теперь вот с автоматами приехали…
В райотделе Павла провели в кабинет в самом конце коридора, целеустремленно протопав мимо комнаты номер двадцать семь. В тесноватой комнатенке сидели двое, парни довольно молодые.
Один сказал с неприкрытым злорадством:
— Ага, доставили!.. Свободны… — кратко бросил он сержантам.
Несколько минут они его разглядывали взглядами мясников, примеривающихся, с какого боку взяться за очередную тушу. Павел невозмутимо разглядывал их. Он уже был ко всему готов, а потому зря эти ребята лепят из себя инквизиторов. Следов никаких, а свое алиби он подтверждать не обязан, пусть они попробуют доказать, что его два часа не было в бассейне.
Один из инквизиторов протянул ему бумажку, сказал:
— Ознакомьтесь…
Беря серый лист казенной бумаги, Павел сказал:
— Я в кино видел, что следователь сначала должен представиться арестованному…
— А вас что, не удивляет, что вот так, ни с того ни с сего, вас арестовали?
— Весьма удивляет! Я у ваших сержантов всю дорогу пытался выяснить…
На лице инквизитора промелькнуло легкое разочарование, но он тут же сделал хорошую мину при плохой игре:
— Я капитан Кондратьев, а это старший лейтенант Гришин.
— Очень приятно, — проговорил Павел. — А я Павел Лоскутов.
— Это мы уже знаем… — чуть раздражаясь, проговорил капитан. — Читайте!
Павел опустил взгляд, и увидел знакомый ровный Люськин почерк. Совершенно невозмутимо прочитав заявление, Павел сказал:
— Она упустила несколько весьма важных моментов: во-первых, я его с крыльца не сбрасывал, он сам свалился, а во-вторых, история началась на сутки раньше, в помещении Союза писателей она только продолжилась, и несколько иначе, чем пишет Людмила Коростелева. Несколько иначе?.. — удивленно переспросил капитан. Они переглянулись. — Ну-ка, ну-ка, а поподробнее нельзя?
Павел начал нарочито казенным языком:
— Позавчера вечером я пришел в гости к своей знакомой Людмиле Коростелевой. У нее уже сидел мой знакомый по литературному объединению при Союзе писателей Евгений Кобылин. Во время завязавшегося разговора он меня оскорбил…
— Ах, оскорби-ил… — многозначительно протянул старший лейтенант. — А как именно он вас оскорбил? Действием?..
— Нет, он заявил, что ему неинтересно читать все, что я пишу… В ответ на это я ему сказал, что естественно, разве могут быть интересны мои рассказы и повести тому, кто считает бездаря и графомана Кочеткова великим писателем, а кровавого выродка Сталина — гениальным государственным деятелем. После чего он вскочил и принялся меня избивать…
— И сильно избил? — с кривой ухмылкой спросил капитан.
— Не очень. Я парень верткий, пару раз только по ребрам попало…
— Ну, а дальше?..
— Что, дальше?.. Я вырвался и убежал…
— И ножиком ему не угрожали?..
— Каким еще ножиком?!
— Ну, в заявлении же ясно написано, что угрожали ножом.
— Гос-споди! Да Людмила Коростелева сумасшедшая! Она ж раза три в дурдоме лежала! Странно, что она не написала, будто я угрожал пулеметом системы «Максим»… С нее станется…
— А в помещении Союза писателей что произошло?
— У вас же тут написано. Не хватает только того, что Евгений Кобылин пришел на собрание литературного объединения, при всех сказал: сейчас я тебя буду бить, демонстративно снял часы, положил в карман и предложил мне выйти на улицу. Я, естественно, отказался. Приятного мало от такого жлоба по физиономии получать. Тогда он меня силой выволок на крыльцо и снова принялся избивать. Это видели более двадцати человек.
— А как же так получилось, что он сейчас лежит дома со сломанной ногой и пробитой головой, а у вас ни единого видимого повреждения?
— Так я же говорю, что он оступился и с крыльца свалился!
— И так целых три раза оступился?
— Он совершенно осатанел, из-за того, что попасть не может по морде. Метался за мной, как бешеный, а я только уворачивался. Я ж его ни разу не ударил…
Они некоторое время сидели, буравя его ментовскими взглядами, наконец, капитан пододвинул листок бумаги, принялся что-то писать. Павел терпеливо ждал. Капитан дописал листок, пододвинул его Павлу:
