— Ну, что ты думаешь, Андрей?
— Мне кажется, он не лжет.
Вечером Левин и Стрельцов, прежде чем приблизиться к месту встречи с Панкевичем, долго кружили вокруг, как могли проверяли, нет ли хвоста.
— Ни хрена мы не определим, — с досадой произнес Стрельцов. — Пошли, что ли?
— Конечно. Чего время зря терять!
Панкевич был уже на месте. По тому, как он нервно посмотрел при их приближении на часы, можно было понять, что дожидается он длительное время.
— Извините, Эдуард Францевич, за опоздание. Нам пришлось решить один неотложный вопрос, — сказал Стрельцов. — Давайте присядем где-нибудь в стороне.
Панкевич показал на несколько больших камней:
— Вот там можем устроиться. Думаю, что прятаться нам не стоит. Все будет выглядеть буднично и не позволит заподозрить нас в чем-либо. Скажем, в заговоре.
Они сели, и Левин попросил:
— Эдуард, расскажите нам о последних новостях.
— Да, да, — поддержал друга Стрельцов, — можете вы пояснить, что происходит в стране?
— Не в стране, а в странах, — чуть улыбнулся Панкевич. — Сейчас на территории бывшего СССР пятнадцать суверенных государств. Боюсь, что эта цифра может быстро увеличиться.
— Почему вы так считаете? — привычно поправляя очки, спросил Левин.
— А потому, что в бывшем Советском Союзе происходит парад суверенитетов. А какой же парад без оружия? Настоящая война идет в Северной Осетии, в Нагорном Карабахе, объявлено об образовании Приднестровской республики, вот-вот начнется война между Грузией и Абхазией. Да что там говорить, когда даже в обычно спокойных районах России раздаются голоса об образовании новых государств. Вы же знаете, как всегда было спокойно в Белоруссии, и там не поймешь что творится. Трудно даже предположить, что будет дальше.
— Мы имеем возможность слушать радио, но радио — есть радио. Кто правит, тому и пресса, и радио, и телевидение служат, — заметил Стрельцов.
— Ну, это не совсем так. Сейчас, по-моему, есть возможность высказаться. Беда в том, что на волне демократизации, свободы, попыток улучшить экономику появилась тьма дельцов, проходимцев, шарлатанов. Читаешь иной раз газету и диву даешься, кто тебя жить учит, кто к совести призывает. Не будем далеко ходить. Возьмем близкое окружение. У нас, например, в Беларуси, в одной из газет печатается такой проходимец. Его когда-то за кражи, мошенничества судили, а позже за то, что, сбежав от трех жен и четверых детей, алименты не платил. Так вот, он сейчас независимым журналистом себя называет, суд, систему поливает, считает себя политиком. Этот бедненький бывший Марченко обижен и оскорблен системой!
— А почему вы говорите, что он бывший Марченко, он что — поменял фамилию? — спросил Левин.
— Этот деятель женился на четвертой, взял ее фамилию, переехал из Минска в другой город, и теперь пожалуйста — он уже не Марченко, а Александров.
— А вы знали его?
— Конечно. В одном дворе жили. Родители — нормальные люди, а он по проституткам, ресторанам и по чужим квартирам с раннего возраста пустился. Подхватил где-то болезнь, его в армию не взяли, а теперь душу изливает, дурачит людей.
— Зачем вы так? — спросил Стрельцов. — Может, одумался человек, решил писать, чтобы другим неповадно было.
— О чем вы говорите! Он же и сейчас от уплаты алиментов прячется. Когда такие в прессу выходят, а среди тех, кто себя демократами считает, находятся люди, которые этим Марченко плечи подставляют: давай, мол, тявкай, поливай, — то, извините, грустно становится.
— Да, если такие к власти дорвутся, — задумчиво произнес Стрельцов, — то тогда беды не миновать.
— А другие помешались на языке, требуют, чтобы все вдруг начали говорить по-белорусски.
— Ну и что здесь плохого?
— Конечно, ничего плохого в этом нет. Если говорить о государственности, независимости, как политической, так и экономической, то так и должно быть. Но, согласитесь, когда десятилетиями говорили, писали, общались на русском языке, то разве можно с такого-то числа — словно по щелчку выключателя — всем вдруг заговорить, начать писать только по-белорусски. А как быть ученым, преподавателям технических наук, писателям, пишущим по-русски? Неужели не ясно, что должен быть переходный период, причем довольно длительный. Нужны не истерические призывы, а спокойная, целенаправленная работа по привитию и взрослым, и детям интереса к языку.
— Не огорчайтесь, Эдуард, — улыбнулся Левин. — Не забывайте, что есть люди, которые искренне считают, что стоит всем гражданам республики заговорить на национальном языке, как тут же столы начнут ломиться от продуктов и наступят мир и благополучие.
— Согласен, есть и такие, но и вы согласитесь, нельзя жить по принципу око за око, ведь среди людей в таком случае постоянно будет расти ком обид и зла. А речь же идет о построении нового общества. Я не знаю, как его назвать — социалистическим или капиталистическим, главное, чтобы не было больше репрессий — ни физических, ни моральных, чтобы не было доносов и издевательств.
— Между прочим, слушаю по радио излияния многих тех, кто раньше играл далеко не последнюю роль в деле строительства коммунизма, сейчас они снова впереди, — задумчиво глядя на вершины гор, произнес Стрельцов.
Левин тяжело поднялся с камня и грустно добавил:
— Евреи чаще всего страдали от национализма. Воинствующие националисты — это навоз, на котором бурно расцветает фашиствующий национализм.
— Этого я тоже боюсь, — добавил Панкевич, — Гитлер в свое время, определяя арийцев, нюхал у людей под мышкой, а эти, кажется, на слух надеются. Белорусский язык — прекрасный язык, но и люди — не автоматы, их надо, не унижая, убедить, научить. Черт возьми, даже учебников или белорусских словарей днем с огнем не сыщешь.
— Но Белоруссии не грозит то, что происходит на юге бывшего Советского Союза? — спросил Стрельцов.
— Если не уймутся националистические вожди, то все может быть. У нас уже появляются теории национальных образований в самой республике.
— Да-а, дела… Если уж в выдержанной и спокойной Белоруссии такое, — как всегда поправляя очки, заговорил Левин, — то от мысли о том, что можно ожидать в других регионах, хреново на душе становится.
Постепенно разговор зашел о личном: о семьях, детях, друзьях.
Уже стемнело, когда к ним прибежал Баранов. Он отозвал в сторону Стрельцова и тревожно произнес:
— Меня к вам Мельников прислал. Завтра четыре боевые группы покидают Центр и направляются во Францию. Мельников просит, чтобы кто-либо из вас срочно встретился с ним.
