Ознакомительная версия.
– Если дело хорошо пойдет, они запустят ещё одну нитку и смогут переработать до 30 цистерн.
Иван Семенович достал сотовый телефон, нажал несколько кнопок, и сказал:
Гуревич, это ты? Тебя Кремль беспокоит. Да не пугайся, это ж только я пока!.. Да, я… Ты вот что мне скажи, абсорбента тяжелого сколько вы в месяц на котельные сливаете? Сколько? Тыщу тонн? А больше можете?.. Ага, понятно… Ну ладно, все, отбой!.. Отбой говорю! До встречи – на следующий год в Ерушалайме! Ха-ха!
После этого он пояснил:
– Они могут и до полутора тысяч тонн сливать…
Потом помолчал, тоже что-то прикидывая, и перешел к сути вопроса:
– Вот что я скажу, Юрий Александрович! Мы не филантропы и помогаем только там и тем, где и от кого все же пахнет… деньгами, разумеется! Если вы докажете, что ваша наука не ошибается, и что делать сажу выгоднее, чем жечь в котельных абсорбент, вы получите абсорбента по цене котельного топлива столько, сколько захотите, хоть десять цистерн, но при условии, что ровно столько же ваши Ильмазы примут его и от нас. А вы вместе со своей, и нашу сажу пристроите. В ваш карман мы не полезем, а за труды по реализации заплатим комиссионные. Согласны?
Тут в разговор вступил Владимир Иванович:
– Я вот что хочу отметить, Иван Семёныч! Как говорится, война – войной, а кушать хотца! И реализация сажи вашей – дело не простое, сам понимаешь… Комиссионные для фирмы – не доход. Ну что там будет с этой сажи?.. На всех делить – только по тарелке размазывать… А я, да и наука в лице профессора Юрия Александровича, для одного процента с каждой тонны уж пустой карман в пиджачишке отыщем… Какой ты говоришь сегодня в моде – соловый? Так у меня как раз такой!
Иван Семенович понимающе кивнул и чуть брезгливо бросил Владимиру Ивановичу:
– Да ясно это! Решим мы этот вопрос как обычно…
И, обращаясь ко мне, завершил разговор:
– Так что поезжайте в Берлингуер, возьмите пробы, поколдуйте там в Ильмазах, и приходите ко мне с цифрами – что мы имеем с гуся…
… Когда мы сели в машину, я спросил Владимира Ивановича:
– А почему это вы для меня только процент попросили? Может, я пять захотел бы! И считался бы тогда «деловым человеком». А так вы меня просто «шестеркой» каким-то выставили перед Иван Семенычем и как будто яду в ухо влили – слышу, что убиваете вы мою репутацию, а сказать ничего не могу – мы ж партнеры, рядом сидим!..
Владимир Иванович укоризненно покачал головой:
– Э-эх! Вы как ребенок, право слово! В бизнесе честность состоит не в выставлении на всеобщее обозрение дыр на рукавах пиджака, образовавшихся от сидения в позе роденовского мыслителя… Да не скажи я этой фразы, никто бы с вами через месяц разговаривать не стал. Здесь не понимают таких «ботаников» как вы, которые только по «белому договору» работают. И с такими «белыми» воронами дел стараются не иметь! А пять процентов – это от гонора вашего непомерного! Вон, сам Михал Михалыч – и тот только «три процента!» А вы – пять… «Скромнее надо быть», – помните, как сказал это Иван Семеныч? К народу ближе и – в соловом!
Я тут же признал его правоту и поспешил извиниться:
– А, понимаю, – сказал я, озираясь – нет ли где «длинного уха»? – вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно! Как это во-время!
Владимир Иванович посмотрел на меня слегка удивленно, но ничего не сказал и съехал с тротуара…
Глава 8
...
О дальнейшем течении рабочего дня, проекте памятника советской женщине, найденной мною в Интернете новой теории мироздания Переслегина, воспоминании о колоритной встрече с новым Паниковским, а также об особенностях приема пищи непосредственно на рабочем месте.
Перемена империи связана с гулом слов,
с выделеньем слюны в результате речи,
с Лобачевской суммой чужих углов,
с возрастанием исподволь шансов встречи
параллельных линий…
Как оказалось, обернулись мы довольно быстро. Было только около трех часов, шефа ещё не было, в комнате сидели только Лукерья Федоровна да Елена Никоновна – ни Петровна, ни Борисовна с обеда ещё не возвращались. Но, судя по чистоте урн и протертости стекла моего монитора, побывала тут во время нашего отсутствия наша уборщица, Тамара Никифоровна.
Лукерья Федотовна как раз в этот момент читала для Елены Никоновны статью из купленного ею журнала:
– «А любопытно, какова вероятность того, что где-то на пост-советском пространстве кто-то додумается установить памятник Советской Женщине? Не Родине-Матери (таких у нас несчетное количество), не „спортсменке-комсомолке-отличнице-красавице“ (этих „девушек с веслом“ тоже было достаточно) а просто Женщине? И как он может выглядеть? Давайте вместе пофантазируем.
Конечно, это – бронза. Сплав из металла отмененных в 1991 году советских копеек, которых так недоставало Женщине в той жизни, стреляных ружейных и артиллерийских гильз, несчетное количество которых прошло через ее руки и в годы войны, и при подготовке „сокрушительного ответа империалистическому агрессору“, а также из „цветного металлолома“, собранного ею самой и ее детьми за все „счастливые школьные годы“.
Понятно, что в руках у нее не меч, не щит и не весло, а сумка, сетка или кошелка. И рук-то у нее не две, а, по крайней мере – семь. В одной, значит, хозяйственная сумка. Другой она гладит по головке ребенка. Третьей – чистит картошку. Четвертой – стирает в корыте мужнины трусы. Пятой – забивает костыль в железнодорожную шпалу. Шестой, с книжкой стенограммы XIX партконференции, голосует за политику партии и правительства. А уж седьмой, самой маленькой, принимает от мужа ветку мимозы в день 8 марта…
А сколько ж у нее ног? Ясно, что одна из них будет здесь, а другая – там. Это уже понятная и очевидная динамическая доминанта. Третья – в очереди за „мясным рагу б/м“, четвертая – в школе на родительском собрании, пятая – на „шести сотках“ давит колорадского жука, шестая – на субботнике или праздничной демонстрации, а вот уж седьмая, маленькая и изящная, в туфельке-лодочке, то ли на танцах, то ли в театре.
Грудей, естественно, три. Как и у марксизма, у нашей женщины должны быть три животворных источника. Одну грудь сосет писающий младенец-внук, сын неизвестного отца и немножко гулящей дочери (Почему „немножко“ – понятно, ведь настоящего „секса в СССР нет!“). К другой припал курчавый мальчуган с явно африканскими чертами, символизирующий нашу „бескорыстную помощь угнетенным народам“, а третья, закрытая холщовым лифчиком на брезентовых бретельках – аллегория наших стратегических запасов на случай ядренной войны.
А вот голов – две. Одна покрыта „скромным платочком цвета „Гаити““, который должен изящно „падать с опущенных плеч“, а другая – оренбургским пуховым платком. Последнее – пуховый платок – конечно, будет художественным преувеличением, но на него имеет право „волшебная сила искусства“. Тут, конечно, предстоит решить и чисто художественную задачу – как средствами литья передать „этот вьюжный неласковый вечер, когда снежная мгла вдоль дорог…“»…
Ознакомительная версия.
